В своей книге «Руководство по изучению природы» (The Handbook of Nature-Study), впервые изданной в 1911 г., Комсток отмечала: «…изучение природы состоит из простых и точных наблюдений, которые, как бусины на нити, соединятся в понимание и удержатся в логичном и гармоничном единстве». Книга Комсток объемом в девятьсот страниц была настоящим подарком для школьных учителей и родителей, но особенно для детей, которые, как она считала, жили в эпоху нервного напряжения и ограничения свободы и рисковали утратить способность верно подмечать и приобретать практические и полезные знания, которые природа предоставляла бесплатно. Она хотела, чтобы дети, изучая природу, воспитывали в себе «восприятие истины, уважение к ней и способность ее выразить»
[300].
Современность изменила и запутала как способы наших перемещений, так и их причины. Благотворны эти перемены или вредны? Возможно, ваше мнение зависит от того, в какой мере вы захотите наслаждаться самостоятельностью, безопасностью и свободой выбора, когда будете решать, когда и как попасть из точки А в точку Б. В то время как некоторые получили доступ ко всему земному шару и возможность путешествовать по нему по прихоти душевной, другим приходится странствовать не по своей воле. Похоже, будущее не сулит этим беззащитным людям ничего хорошего. По данным Международной организации по миграции, в 2015 г. был поставлен рекорд по числу мигрантов в мире. Приблизительно 244 миллиона человек живут не в той стране, где родились, а за последние несколько лет количество вынужденных переселенцев увеличилось на 45 % – это беженцы, в том числе политические, и перемещенные лица из Африки, с Ближнего Востока и из Юго-Восточной Азии. 38 миллионов человек были вынуждены бросить дома и переехать в другие районы страны из-за гражданских конфликтов и насилия. Климатические изменения также увеличивают число беженцев и мигрантов. По самым консервативным оценкам, к 2050 г. число климатических беженцев в мире будет измеряться десятками миллионов.
Одновременно с этими переменами – а возможно, в ответ на них – общество намерено приложить еще больше усилий на управление перемещением людей, закрывая определенные территории с помощью паспортного контроля и физических барьеров. Политологи Рон Хасснер и Джейсон Виттенберг отмечают, что после Второй мировой войны количество укрепленных границ между странами значительно увеличилось. В 1950 г. в мире было всего две стены на границе, но в последующие десятилетия их число постоянно росло: по сообщению журнала Economist, после падения Берлинской стены 40 стран построили стены, чтобы отгородиться от более чем шестидесяти своих соседей. После Второй мировой войны возвели 51 стену, и примерно половину из них – в период с 2000 по 2014 г.; зачастую богатые страны стремятся защитить себя от притока мигрантов из бедных стран. Должна ли свобода передвижения быть признана неотъемлемым правом человека? «В условиях ярко выраженного неравенства существующий режим “границ” еще более несправедлив, носит произвольный и антигуманный характер всемирной кастовой системы», – считает политолог Гай Эйтчисон
[301].
Последствия массовых перемещений – это распад обществ и утрата корней, которые соединяют нас с землей и друг с другом. Французский философ Симона Вейль в своей книге «Нам требуются корни» (The Need for Roots) писала: «Укоренение – это, быть может, наиболее важная и наименее признанная потребность человеческой души»
[302]. Жизнь такова, что каждый человек имеет множество корней, чтобы «воспринимать почти всю полноту моральной, интеллектуальной, духовной жизни через ту среду и те круги, принадлежность к которым для него естественна». Но Вейль была убеждена, что мы перестали понимать окружающий мир. «Многие думают, что в наши дни крестьянский мальчишка-школьник знает больше Пифагора, потому что твердит как попугай: “Земля вращается вокруг Солнца”. Но на самом деле он больше не смотрит на небеса», – писала она
[303]. Вейль была учителем, работала на фабрике, сражалась в рядах французского Сопротивления; она написала эти слова в разгар Второй мировой войны, когда миллионы беженцев покинули свои дома, спасаясь от насилия и геноцида. Вейль предупреждала, что отсутствие корней – это очень опасная болезнь человеческого общества, от которой люди либо впадают в состояние душевной летаргии, либо делают все, чтобы лишить корней других.
Вейль определяет укоренение не через родословную или место рождения, а через участие в жизни сообщества, которое оберегает «некие особые сокровища прошлого и некие особые надежды на будущее»
[304]. Не будет ли ощущение отсутствия корней усиливаться по мере того, как человек все больше отделяется от физического пространства, которое делит с семьей, соседями и сообществом, перемещаясь из одной реальности в другую? Виртуальные миры могут снабжать нас информацией, развлекать и даже давать чувство общности, но я сомневаюсь, что они способны удовлетворить наши нравственные, интеллектуальные и духовные потребности. Кажется, они представляют все более заметную угрозу нашему единодушию или общему представлению о будущем.
Интересно, что философ Мартин Хайдеггер, состоявший в нацистской партии, говорил о тех же опасностях, о каких предупреждала и Симона Вейль, в особенности о том, что современное общество крадет у людей восприятие мира как родного дома. Поэтому Хайдеггер рассматривал ностальгию и тоску по дому как состояние, свойственное современности. Дом – идея сложная и наделенная влиянием. Философ Винсент Вичинас описывал дом так: «…громадное, незаменимое нечто, подчинявшее нас себе; некая отправная точка, от которой отходил и отсчитывался вектор нашего образа жизни»
[305]. Каждый из нас привносит в это понятие свои опыт и чувства – ощущение, что у вас есть дом или нет дома, глубокую привязанность или боль от потери или вынужденного переезда, – которые сопровождают нас всю жизнь. Эта черта свойственна и животным, которые после кратких или долгих странствий всегда возвращаются домой. Но только люди несут с собой воспоминания о местах, которые они покинули, и чувствуют тоску по дому, которую мы называем ностальгией – от греческих слов νόστος и άλγος: «возвращение» и «боль».
Этот термин изобрел Иоганн Хофер в XVII в. для описания болезни с такими симптомами, как «постоянные мысли о доме, меланхолия, бессонница, потеря аппетита, слабость, тревожность, сильное сердцебиение, ощущение удушья, ступор и лихорадка»
[306]. Поначалу все медицинские случаи ностальгии наблюдались в Швейцарии, где работал Хофер. Но ни у одного народа нет «эксклюзивного права» на ностальгию. Она универсальна. За сто лет после ее «открытия» тоска по дому, как полагают, убила тысячи шотландских солдат. Врачи начали регистрировать случаи ностальгии у австрийских и английских солдат, иностранной прислуги, рабов в Африке и Вест-Индии. В 1897 г. психолог Грэнвилл Холл перечислял возможные триггеры ностальгии: «стрекот сверчков и кузнечиков, шум ветра, стук капель дождя, строчка из знакомой песни, отдаленное сходство места или человека со знакомыми местами или людьми, оставшимися дома»
[307]. Хофер считал, что болезнь происходит из той части мозга, где пребывают «животные духи», и, когда они приходят в движение, человек не в состоянии думать ни о чем, кроме дома, и без лечения может даже умереть. В начале XIX в. некоторые врачи полагали, что ностальгию вызывает блокировка инстинкта возвращения в родные места, а другие считали, что ее причина – конфликт стремления к исследованию нового и «ориентированности на мать»
[308] у людей и животных. Холл называл это конфликтом двух инстинктов: любви к родному дому, влекущей нас домой, и отторжения от дома, желания путешествовать, которое гонит нас дальше.
