– Нет там никакого привидения. – Воробей сполз с подоконника и, казалось, был готов уже провалиться сквозь землю. – Сторож это. Он нас с Глебом засек, а потом к вам пошел. Дед с бородой. Глеб тоже решил, что это призрак, и чуть обратно в пруд не свалился, мы его еле поймали.
– Как нет привидений? – выпрямилась Анжи. – Я его видела еще сегодня.
– Ну, иди на хозяйственный двор, увидишь там свое привидение. Иваном Ивановичем его зовут. Он за лошадьми следит, и вообще, по хозяйству. Говорит, завтра праздник на лугу будет. Пойдем? Я с ним договорился, он обещал меня на лошади прокатить.
– Что это за праздник посреди лета? День Конституции?
– Да нет, что-то местное. Ночь на Ивана Купалу.
Анжи застыла. А что, если весь этот бред ей привиделся с недосыпу? Зачем она тогда наказывает себя сидением дома? Все же интересное там, на улице! Конечно, следовало бы еще посердиться на Воробья за Глеба. Но сил бояться, злиться и сидеть взаперти больше не было. Ноги требовали движения.
– Ты на велике? – лениво спросила она, изо всех сил сдерживаясь, чтобы тут же не сорваться с места и не броситься вон из комнаты. Воробей кивнул. Он тоже пытался сохранить на лице трагическое выражение, но в его глазах уже скакали веселые искринки.
– Здрасьте, тетя Дуся! – крикнул Джек, вылетая за калитку.
– Далеко? – только успела обернуться Анжина мама, как мимо нее пронеслась сама Анжи, звонко чмокнула маму в щеку и взгромоздилась на багажник воробьевского драндулета.
Вообще-то ее маму звали красиво: Дульсинея. Вот такая причуда возникла у ее бабушки и дедушки, больших ученых-лингвистов, поклонников творчества Сервантеса. Плебеи, типа Воробья, сокращали это красивое имя до примитивного состояния. Ну ничего, придется ему за это лишний раз в магазин за мороженым сгонять.
На пруду обнаружились остатки их честной компании – Лентяй, штудирующий очередной томик Тургенева, и Глеб, в больших темных очках.
– А мы с твоей мамой познакомились, – тут же выпалила Анжи. Ну что поделать, если тайны в ней не держались, а желание произвести впечатление на Глеба все еще осталось? – Она сказала, что Лавкрафт твой – полное фуфло.
– О! – задумчиво протянул Глеб, причем стало заметно, что губы у него разбиты, а темные очки даже не пытаются прикрыть огромный синяк на скуле. – Моя мамахен дама знатная. По ночам пьет кровь младенцев, а потом до первых петухов летает на метле по округе, жертву себе высматривает. Налетается, наестся, а потом садится книжки писать. Потому-то они у нее и получаются всамделишные, как с натуры списанные. Хочешь попасть в историю? Почаще общайся с моей мамахен. Она тебя под конец съест, а на обломках самовластья напишет твое имя.
– Не смешно, – скривилась Анжи. – Между прочим, мы твою книгу нашли, кто-то ее в кусты бросил, – многозначительно сообщила она, намекая на неджентльменское поведение Глеба этой ночью.
– Кто-то у меня ее стащил! – перегнулся вперед Глеб. – Я ее донес до дома и положил на подоконник. И что это за птицы вокруг летали, я не знаю, – и он бросил камешек в сторону нахохлившегося Воробья. Из-за своей тщедушности Джек постоянно мерз, особенно под палящим солнцем, на пруду. Ходил он купаться исключительно из-за Анжи. – Кстати, наш Ломоносов меня просветил, – он кивнул на Серегу. – Идем завтра искать разрыв-траву и спасать старика Лутовинова. А то что ж он двести лет ходит и страдает? Пора ему помочь!
– Ну, ты что, совсем, что ли? – крутанулся на месте Воробей. – Мало тебя искупали в пруду, надо было вообще утопить!
Анжи молчала. Она успела сжиться с мыслью, что все это фантазии, поэтому очередной Глебов заскок ее скорее удивил.
– А что? – Глеб плюхнулся на пузо и, изображая паука, пополз к Воробью. – Когда силы зла проникают в наш мир и завладевают умами миллионов… – Он резко сел и заговорил нормальным голосом: – Почему бы не порезвиться? К тому же разрыв-трава, говорят, помогает открывать клады. Заодно и разбогатеем!
– Заодно и головы лишишься, – постучал себя по лбу Джек. – Не пойду я никуда, и Анку не пущу.
«Так, второе мороженое», – недовольно подумала Анжи, и в ней вновь проснулось упрямство.
– Хорошая идея, – улыбнулась она и с грациозностью кошки облокотилась на руку, подобравшись к Глебу почти вплотную. – Делать-то ничего не надо – найти подходящий куст, очертить круг, дождаться цветения и быстро убежать.
– Из всех пунктов у тебя только быстро убежать получится, – не отрываясь от книги, прокомментировал Лентяй. – Потому что бегаешь ты хорошо.
Анжи мгновенно вспыхнула и села ровно.
Вот ведь дураки! С ними никакое дело не удастся.
На этот раз она решила показать, что с ней так обращаться нельзя, подхватила полотенце и пошла прочь с пляжа. Воробей поднялся следом за ней.
– Со мной пойдешь, поняла? – сурово произнес он, отряхивая велосипед от песка. – А с ним я тебя никуда не пущу, – добавил он и, звякая звонком, укатил в сторону поселка.
Анжи осталось только удивленно открывать и закрывать рот. В подобном тоне Воробей с ней еще никогда не разговаривал!
Вся в расстроенных чувствах, Анжи решила пораньше лечь спать. Ведь и предыдущую ночь она почти не спала, поэтому уже к девяти вечера глаза у нее начали слипаться. Напрасно Воробей мелькал за калиткой и призывно звякал велосипедным звонком. Она решила доставить удовольствие своей маме и в кои-то веки посидеть с ней, попить чай. Речь опять пошла о завтрашнем празднике. Оказывается, Тургенев (наверное, скоро от этого имени у нее крапивница начнется!) в свои нечастые посещения Спасского любил устраивать народные гуляния. Плелись венки, надевались самые лучшие наряды, пелись песни.
– А что делают на Ивана Купалу? – сонным голосом спросила Анжи. У нее не было никакого желания присоединяться к народным праздникам. Дискотека, тусняк в клубе – это еще туда-сюда, а пляски под балалайку с газоном на голове – явный перебор.
– Это день, когда нечистая сила выходит из своих укромных мест, – негромко говорила мама, убаюкивая и без того сонную Анжи. – Чтобы отпугнуть их, праздник и устраивался. Разводили костры, шумели, громко стучали, пели песни. Чтобы злой дух не вселился в тебя, проходили обряд очищения – прыгали через костер или купались в реке. А еще гадали. Плели венок и опускали его в реку. Считалось, что если венок плывет долго, то жизнь у девушки будет длинной и счастливой. Если пристанет к берегу, то вскоре она выйдет замуж. Самым главным событием праздника было сожжение чучела ведьмы. Ее делали из соломы или из бревна. А иногда просто из пучка травы…
Мама все говорила и говорила, а Анжи то ли грезила наяву, то ли уже спала. Мимо нее в медленном танце проплывали девушки в разноцветных сарафанах, у всех на головах были красивые венки. Девушки смеялись, а одна хохотала особенно заливисто.
– Голубой василек, – весело говорила она, касаясь своего венка, – цветок лета, от хворобы разной помогает, суженого приваживает. Ромашка полевая, – в пальцах девушки мелькнули белые лепестки, – любовь нагадает, беду накличет. Цвет цикория, – взметнулся вверх жесткий стебель с голубыми лохматыми цветами, – силы придаст, правильную дорогу укажет. А это, – девушка сняла венок и приблизила его к самому носу Анжи. Она успела рассмотреть причудливую травку с лихо завернутыми тонкими листиками, из середины вырывался стебелек, на его кончике торчал цветок, похожий на одуванчик. Пушистая желтая головка качнулась, послышался отдаленный гром, и цветок стал наполняться светом. Он все разгорался и разгорался, так что вскоре на него стало невозможно смотреть.
