Обочины дорог в Тургайской области колосились золотой пшеницей, никем никогда не сеянной, но проросшей после прошлогодней ударной битвы за урожай. Пшеница, потерянная людьми и развеянная ветром вдоль степных дорог, ничуть не отличалась от посеянной и взращенной на полях, тянущихся во все стороны света от горизонта до горизонта. Пшеница стояла золотой стеной, тяжело катя валы под порывами ласкового летнего ветра. Красивые колосья, полные крупных, одно в одно, как на подбор зерен радовали взгляд. Пшеничные поля, не прерываемые межами, дозревали под лучами щедрого казахстанского солнца. Казалось зерна одного только Тургая хватит для всей страны, больше не прийдется унижаться и покупать зерно за бугром.
Сверху видно многое. С горечью наблюдали хилую однопутку, сверкающую пустынными рельсами среди хлебных полей. Высмотрели только три более менее приличных шоссейных дороги на всю область. Всего один единственный небольшой элеватор в Аркалыке — столице пшеничного края. Даже мы, люди далекие от сельского хозяйства поняли, что зерна во много раз больше чем предполагалась для этого элеватора, узрели полное отсутствие возможностей вывезти собранное богатство в другие области. Набравшись смелости я задал этот вопрос полковнику Пагаряну, начальнику оперативной группы округа.
— Ты, наверное, первый раз на целине? Не знаешь еще — наше дело возить, а куда возить, зачем возить, это не наше дело. Это дело местных властей. Найдут, разберутся, не беспокойся. Ишь, государственный муж нашелся! Ты знай — летай. Понял, да?
— Так точно, товарищ полковник! — Ответил, разобрав из пылкой тирады только то, что лично полковнику все целинные дела давно и крупно по сараю.
В первые дни жатвы, разогретые призывами, возможными поощрениями, обещанными отпусками и премиями, солдатики пахали на совесть, тщательно укутывая россыпи золотого зерна брезентами, стягивая тенты веревками, уплотняя кузова армейских Газонов и Зилков. Они лихо подавали машины к красавцам комбайнам, идущим по полям и скрывающимся за горизонтом в сопровождении степных богатырей — Кировцев. Действительно старались на совесть.
На пятый день страды жалкий Аркалыкский элеватор оказался забит под самую крышу и перестал принимать зерно свозимое армией по жутким, раздолбанным дорогам со всей области. Тогда по приказу свыше зерно начали скирдовать на бетонных площадках, прикрывая от дождя и ветра брезентами. Но зерно неумолимо набирало влагу и прело, тлело, вспыхивало. Все это происходило на виду у солдат, мотающихся взад-вперед с красными от недосыпа глазами. Потеряв цель люди начали сдавать.
Участились аварии, водители стали работать спустя рукава. Да и какой смысл уплотнять кузова, карячиться с брезентами и веревками, когда доставляемое зерно изначально обречено на медленное, но верное уничтожение. Видя пропадающую пшеницу, солдаты потихоньку начали приторговывать пшеницей. Ясное дело, левые деньги быстро пропивались. На дорогах появились пьяные, расхристанные, неуправляемые. Армейские автопоезда сменили отдельные, мотающиеся в разных направлениях, неизвестно для чего и зачем автомобили. Так зарождался и год от года наростал всесоюзный бардак.
Опергруппа попыталась принять решительные меры и навести порядок. Естественно, была назначена инспекция под руководством полковника. Попал под нее и гарнизонный автобат. Случилось, что за два дня до проверки вертолет пошел туда с грузом запчастей и деталей электрооборудования для автомобилей, износившихся от суетного мотания по дорогам.
Батальон, собранный с миру по нитке, из солдат разных частей и подразделенй стоял в казахской деревеньке с гордым интернациональным названием Коммунизм жолы! и занимался в основном уничтожением гусей, разводимых местными невдалыми хлеборобами в свободное от страды время. Хлеборобы из местных казахов были, прямо скажем, неважнецкие, поэтому им все время помогали старшие братья. Представители одной российской области пахали, другой — сеяли, третьи приезжали боронить. Однажды не доглядели заезжие помощники, не учли местного колорита. Овцы залезли в тучные хлеба, обожрались, потравили зеленое зерно. Результат был весьма печален, раздуло бедных животных так, что полопалась кожа. В итоге — ни овечек, ни пшеницы. После этого случая и овец и казахов держали от греха, то-есть от посевной-уборочной, подальше. Земля была щедра и все прощала, давая богатые урожаи. Казахи благосклонно принимали помощь не отвлекаясь по пустякам от привычных дел, под осень получали призы, грамоты, переходящие знамена, ордена и медали.
Аборигены жили счастливо и мирно выращивали гусей. Не для еды, не на мясо. Упаси Бог! Гусей ощипывали на пух! Причем ощипывался не весь гусь — в этом случае это был бы уже не пух, а некондиционное перо. Ощипывалась только его нежная шейка. Производилась сия операция, естественно, без наркоза вот почему крики и вопли были первое, что мы услышали после остановки винтов вертолета. Бедные гуси после экзекуции не узнавали друг дружку, шипели на весь мир, шарахались от соплеменников как от приведений. Так сквозь море гусей и океан горестных стенаний экипаж прошел к штабному помещению.
В столовой нас угостили контрабадной гусятинкой, запеченной в глине. Мясцо оказалось нежным и ароматным. История гусиной охоты — романтичной и разбойной.
Птиц в округе наблюдалось много, очень много, тысячи. Только раньше было больше, до прибытия неголодного, но истосковавшегося по вкусненькому, здорового пожрать воинства. Правда гуси находились под мощной охраной местного населения, да и сами были созданиями крупными, способными за себя постоять. Первые схватки окончились позорным бегством солдатиков под совместным напором цивильных граждан и свирепо шипящих гусей.
Гуси отчаянно щипались, а казахи кидались первым, что попадалось под руки. Иногда попадались кизяки, иногда — камни и палки. В первом случае здорово пахло, во втором здорово болело. Надо отдать должное победителям, ни гуси ни казахи не жаловались на солдатиков начальству. По причине не способности изъясняться на великом и могучем русском языке.
Победив в первых сражениях местные жители зазнались и перестали обращать внимание на пришлых разбойничков. Как оказалось — зря. Русский солдат — самый непобедимый солдат в мире, а его сноровка и настойчивость в достижении поставленной цели навечно вошла в скрижали мирового военного-кухонного искусства. Как-то — Солдат и из топора суп сварит, Солдат и из табуретки самогон нагонит, а уж из гуся…
На кухне в автобате служил Алик, армянин из Карабаха. Великий кухонный кудесник. Даже из казенного припаса умудрялся готовить так, что все ели с удовольствием да похваливали. Алик повадился набирать в карманы камешков-голышей и идти себе, в телогреечке нараспашку, посвистывая тихонько армянскую народную песенку, вечерком мимо гусей. Гуси его конечно в упор не замечали, игнорировали, не уважали вобщем, посему горько расплачивались за грубый просчет. Подойдя на растояние прямого броска Алик резким, неуловимым движением бросал камень в голову ближайшего общипанного гордеца. Если бросок оказывался удачным, то гусек испускал короткий стон, обреченно закатывал глаза и брякался наземь. После чего скрывался под телогреечкой.
Гусь пойман. Все тихо. На месте преступления ни крови ни перьев. Это хорошо. Но как ощипать тушку? Где спрятать следы убийства? И тут советский солдат находит единственно возможное, правильное решение — закатывает гуська в глину, которой везде навалом, и жарит в костре не гусика а этакую славную глинянную чурку. Как только глиняная корочка зарумянится, глина раскалывается и отходит вместе с перьями. Деликатесс готов к немедленному употреблению.
