Ночь была дика и безлюдна. О цивилизации напоминали только телеграфные столбы с провисшими от дневного жара проводами.
Ветер, врывающийся под куртку уже не освежал, а холодил тело, мерзли руки, лицо. Затянул змейку реглана и мысленно вновь поблагодарил командира за куртку.
Иногда от шоссе сворачивали в сторону проселки, редко с указателями, а чаще — безымянные. Как Вероника ориентировалась в этом безлюдье — было просто удивительно, но она увереннно, не сбавляя скорости, вела мотоцикл. Для вертолета полста кэмэ — не расстояние. Привыкший к другим масштабам я считал, что мотоцикл мчится целую вечность с огромной скоростью. Но взглянув из-за спины Вероники на спидометр, с удивлением обнаружил, что скорость всего — сорок пять километров в час. Выпростал из под рукава куртки часы и светящиеся стрелки заверили, что едем часа полтора.
Появился очередной съезд на проселок и Вероника, сбросив скорость, плавно вписала двухколесную машину в поворот. Мотоцикл запрыгал по разъезженному грузовиками щебеночному покрытию. Через пятнадцать минут замигали редкие огоньки поселка. Вероника убрала свет, сбросила газ. Медленно проехала по темной деревенской улице с одиночными, тускло светящимися окнами, затормозила мотоцикл перед выкрашенными зеленой краской воротами.
— Приехали. — Сообщила водительница. — Слазьте и отворите ворота, загоним мотоцикл во двор. Нечего нам здесь светиться.
Откинув щеколду, я развел створки ворот настолько, чтобы Веронике удалось проехать во двор. Закатив мотоцикл, она откинула подножку и заглушила мотор. Войдя в роль и соблюдая конспирацию, стараясь не производить лишних звуков, затворил за протиснувшимся в щель мотоциклом ворота и провернул щеколду.
— Ну, отдыхай, предатель, — пошлепала Вероника ласково Панонию по темному крутому боку.
Повинуясь приглашающему жесту руки я проследовал за хозяйкой в дом, не забыв прихватить сумку с инструментом и бортпаёк.
Вероника легко взбежала на крыльцо, на секунду приостановилась отпирая ключем замок, распахнула дверь и вошла в комнату. Не зажигая света ловко двигалась в темноте от окна к окну. По звукам определил, что хозяюшка открывает форточки и задергивает тяжелые шторы. Когда с окнами было поконченно девушка щелкнула выключателем.
Комната осветилась мягким светом, струившимся из зеленого стекляного, узорчатого шара, служившего люстрой. Темнозеленые, плотные шторы ниспадая тяжелыми складками от карнизов закрывали окна. Белые с золотом обои на стенах. Шкаф забитый книгами. Такая же горка с хрустальными бокалами. Ничего себе сельская изба! Чистый, лоснящийся свежей, жирной краской, дощатый пол покрыт домотканным ковриком. Стол под зеленой люстрой — скатертью. В углу на тумбочке чудо двадцатого века магнитофон Днепр и стопка касет. У другой стены — аккуратно застеленная и тоже явно не сельская кровать. На стене — репродукции Гогена и редких тогда в Союзе импрессионистов.
Не профессионально, чисто интуитивно я всегда интересовался живописью. Во время отпусков посещал музеи, выставки. Нравилось рассматривать полотна старых мастеров, мысленно оживлять, продолжать действие сюжетов, запечатленных на картинах.
По мере возможности собирал альбомы живописи, благо в Забайкальских гарнизонных военторгах на них мало находилось любителей, зато выбор превосходен. Мне нравились плотные, солидные страницы, красочная печать, добротные иллюстрации пахнущие типографской краской, умные статьи искусствоведов, которые с удовольствием прочитывал, не многое, правда, из прочитанного понимая.
Так-же рьяно как другие покупали сервизы, холодильники, бутылки, я покупал книги до которых был изрядный любитель. Это, кстати, была одна из причин по которой долго оставался в Забайкалье, отказываясь заменяться в более цивилизованные места. Когда неожиданно получил приличную комнату в теплом Блюхеровском доме, то забил все стены полками с книгами и альбомами, ограничившись казенными кроватью и тумбочками вместо мебели…
— Вот мы и дома, — сказала Вероника. — Теперь — мыться, потом кушать и спать. Я моюсь первой, а вы, лейтенант, следом.
Вообще-то я уже дохаживал свой срок в старших лейтенантах, но вряд ли эта разница имела значение для хозяйки. Поэтому решил не уточнять. Лейтенант и лейтенант. Во время ремонта, естественно, представился, назвал свое имя, но Вероника, погруженная в неведомые мне думы, только кивнула головой в ответ. Видимо ей нравилось называть меня лейтенантом, ну и слава Богу. Командир тоже чаще всего отбрасывал старшего обращаясь ко мне при отсутствии посторонних. Так короче.
Хозяйка скрылась в коридорчике, а я подошел к книгам. Большинство из них оказалось или на английском языке, или учебниками английского языка. Остальное место занимали художественные альбомы по искусству — Рембрант, Рубенс, Эрмитаж, Третьяковка, Врубель…
Врубель — всегда увлекал меня своей сказачной недосказанностью, своей таинственной, чарующей полутенью, оставляющей широкое поле для воображения. Сказочные богатыри… Демоны… Глаза его демона были наполненны слезами, непроходящей мукой и неразделенной любовью… Сирень — пробуждала в памяти настолько реальный запах, что хотелось зарыться в букет темных, тяжелых, махровых гроздей…
В проеме двери показалась Вероника с еще влажными после купания волосами покрытыми махровым полотенцем, сменившая мальчишеский мотоциклетный наряд на пестрый ситцевый халат. В руке она держала еще одно полотенце, сложенное в несколько раз.
— С легким паром, хозяйка, — встретил я ее радостной улыбкой. Она была такой женственной, такой светлой.
— Спасибо, лейтенант. Особого пара нет, но теплой воды вполне достаточно. Перед поездкой я наполнила бак на крыше. Днем вода хорошо прогрелась — теперь можно принимать душ. Только поторопись, пока вода опять не остыла.
— Душ!? — вырвалось у меня.
— Душ, душ, почти настоящий. Правда нельзя регулировать температуру воды. Да и пользоваться можно только летом. Но и это благо. Это мой папа сделал, со своими студентами. Как и все остальное, — Вероника окинула потеплевшим взглядом комнату. — Он меня очень любит. Когда получила распределение в эту дыру и решилась ехать чтобы не стать притчей во языцах на факультете… да и проверить себя захотелось… он чуть не получил инфаркт.
— Приехала, мне дали этот учительский домишко. Весь страшненький, ободранный. Я конечно ужасно расстроилась. Приехал папа. Оказалось, что рядом работает стройотряд его студентов — строит дома для совхозов. Ну, папа договорился с кем-то, ребята все отремонтировали, втащили на крышу бак, сделали душ, удобства, починили забор. Папочка, любитель сюрпризов, пока я была в школе расставил заранее привезенную мебель, повесил шторы, даже доставил все мои любимые книги. Я у него одна, и он меня страшно любит. И балует.
— И мотоцикл папа купил?
— Ну уж нет! Он просто пришел в ужас когда я приготовила ему свой сюрприз — прикатила домой на побывку на мотоцикле. Чуть не вывалился с балкона. Это после первой же поездки местным автобусом в Аркалык — здешний центр цивилизации, решила, будь что будет, но куплю мотоцикл и выучусь ездить сама. Даже домой, в Целиноград, ездила.
