Война, в свою очередь, напрягала экономику, истончала веру в непобедимость Армии, в непререкаемую верность основополагающей, всепобеждающей Идеи. Такая непобедоносная, занудная война невыгодна и опасна для Державы. Конечно, прямо об этом не говорилось ни на каком уровне. Но советские человеки, давно уже научились понимать что к чему, вылавливая между строк крупицы истины из потоков серых газетных строчек.
Главного не суждено оказалось понять ни старцам, ни их оппонентам с другого конца света, да и мало кто понимал тогда, что балуясь, по дурочке, вскрыли в Афгане раковую флегмону. Дружно ткнули палками в гнездо гадюк да еще подпитали его молодняк со всех сторон, кто чем богат да горазд.
Не разумом, но шестым чувством чувствовало ЦК, необходимость заканчивать этот бардак побыстрее, любыми средствами. Если полковник, этот свой, прирученный и цивилизованный горец, мусульманин, знает как можно достичь победы, ну что-же тем лучше, пусть попробует.
Чем выше по чиновно-партийной лестнице продвигалась идея, обрастая плотью согласительных резолюций, тем реже приглашали докладывать на ковер всех причастных к её разработке. Все чаще присутствовал на совещениях и отвечал на вопросы начальства лично полковник. Всё было вполне справедливо и логично — идея принадлежала командиру. Вскоре в столице мы стали лишними, особо о том не грустили и очень даже неплохо проведя время, отбыли обратно в часть.
Полковник вернулся в гарнизон с высочайшим одобрением операции. На аэродроме закипела работа. Тягачи забирали одни и подвозили другие боеприпасы. Экипажи заново изучали по ветхим наставлениям приемы боевой работы с допотопными образцами бомб. Техники проводили модификацию бомболюков и прицелов. Воздушные стрелки заново пристреливали пушечные турели, так как существовала, просчитанная аналитиками, некая минимальная теоретическая опасность противодействия со стороны пакистанцев, имевших в то время на вооружении пусть не самые современные, но вполне дееспособные американские истребители.
В первый боевой вылет экипаж полковника вел за собой клин самолетов дивизии. Словно идущие на нерест лососи, забитые под завязку чудовищной стальной икрой бомб и желеобразной молокой напалма, стремились в ночном воздухе серебряные тела воздушных кораблей, подминая темносерые поля туч и белоснежные пуховики облаков.
Для нас не существовало границ. Реки и горные хребты не служили более преградой. Скалы протягивали клыкастые челюсти сквозь марево в бессильной попытке добраться, вцепится, пропороть замасленные брюшка ночных рыб, выпотрошить, выгрызть из тесных отсеков мягкую, сладкую кровавую человеческую начинку. Раскидать ее, измятую и исковерканную, по разноцветным древним склонам горных ущелий, по белоснежным простыням ледников, по мягким зеленым шкурам альпийских лугов. Но не могли горы остановить несущиеся с огромной скоростью стаи рукотворных рыбин, как не могут речные пороги остановить идущие на нерест стада живых лососей.
Слева и справа, позади головной машины монотонно перемигивались невыключенными бортовыми огнями самолеты. Впервые за прошедшие после Вьетнама годы совершали дальние бомбандировщики массовый рейд согласно возрожденной советским полковником идее итальянского генерала Дуэ. На Вьетнам летали американцы, на Афган неслись русские.
Страна под самолетами, только-только выползающая из средневековья, даже не подозревала о существовании стальных птиц. Помолившись Аллаху, она спала и не слышала грозного рокота турбин, свиста распоротых консолями крыльев небес, не видела запутавшихся в изгибах элеронов комков туч, не замечала лоскутов облаков на гордо взметенных килях самолетов. И не нашлось у нас врагов в темном небе. Подойдя к цели, экипажи спокойно занялись делом которому учились всю сознательную жизнь.
Самолеты вышли в заданную, определенную разведкой и утвержденную штабами точку пространства и времени. Прильнули к обрезиненым окулярам радиолокационных и визуальных прицелов бомбардиры — операторы оружия. Замерли всматриваясь в пустое небо вокруг туррелей стрелки-радисты; слились с шлемофонами, дабы не пропустить команды ведущего, пилоты; бортинженеры откинулись на спинки сидушек не отрывая глаз от приборных панелей, следя за показателями датчиков бортовых систем…
Удерживаемая на курсе руками летчиков дрогнула и подвсплыла в небе, опорожнясь от бомбовой начинки, дюралевая рыбина нашего самолета, исторгая в темную вагину чужой ночи стальные крутящиеся капли разрушительного семени. Освобождалась от страшного бремени.
С воем и стоном ветра в конструкциях опростанных, распахнутых настежь над Гиндикушем гигантских бомбовых люков машины закончили дело и засеяв смертью землю, облегченные и умиротворенные, уходили, опуская напоследок к временной ночной наложнице, серябряные плавники крыльев.
Людям в самолетах казалось, что многотонные цилиндры бомб, зависая на мгновение, просто исчезали внизу без видимого эффекта, испарялись не касаясь земли, среди макетных выступов гор и змеиных провалов ущелий.
Отсоединив ремень, пуповиной соединяющий меня с парашютом и самолетом, я протиснулся к метеорологичекому плексиглазовому бластеру, покинув на время отведенную штатным расписанием выгородку за спиной пилотов.
Самолет, описывая красивую, правильную дугу, накренясь уходил с боевого курса, освобождая место ведомым. Внизу в медленных кругах разноцветного огня, беззвучно лопались горы, раскалялись докрасна ущелья. Долины вбирали в себя потоки плавящихся ледников, обломки и обрывки палаток, обоженные, с облезшей кожей и полопавшимися глазами тела людей, туши животных. Белоснежные ранее ледяные покровы земли, изодранные, запятнанные вонючей гарью, таяли не способные загасить пожар химического всепожирающего огня.
Стреляли, распадаясь огненными веерами, мириадами разноцветных огней, деревья. Лопались, распускаясь феерверком, раскаленные, превращающиеся в прах валуны и склады боеприпасов. Красивое оказалось зрелище.
Огонь стал малой частью пожара разгоревшегося, ворвавшегося в конце концов в наш дом и сжегшего дотла привычную и понятную жизнь. Да, мы мстили! Мы мстили за тебя и сына твоего, майор! Ты остался чистым! Ты не захотел и не стал мстить. Не смог. Мы стали твоими душеприказчиками и взяли этот груз на себя. И сделали это. Хотел ты, майор, сего или не хотел. Не спросив твоего разрешения и не получив на месть благословения, соединили в карающих руках весы судей и топор палача.
Глава 11. Отец
Отец в распахнутом на седой волосатой груди парадном аэрофлотовском кителе сидел за кухонным столом, молча пил чай, согревая озябшие ладони боками большой фаянсовой чашки. Любимой чашки, подаренной матерью. За окнами серой с желтыми балконами панельной девятиэтажки крутились мутные струи дождя, гоня по блестящим асфальтовым тротуарам опавшие желтые листья, закрашивая в серый цвет яично-желтый радостный песок в песочницах детской площадки, лакируя разноцветные поверхности детских грибков, качелей, скамеечек возле парадного. Скамеечки обезлюдели, дождь загнал под крыши старушек-пенсионерок, постоянных их обитательниц, вечных собирательниц слухов.
