— Знаю ХАИ. Я его тоже закончил, правда заочно. Да и сам из Харькова. Родился правда далеко-далеко от него, за Полярным кругом, но школу заканчивал и в училище уходил оттуда. Хороший, зеленый, спокойный и чистый город… был.
— Какое совпадение, шурави! Это ли не знак судьбы, посылаемый путникам, случайно забредшим в оазис среди знойной пустыни? Я не предлагаю тебе спиртного, но крепкий чай и спокойная беседа — основа хорошего настроения, поднятия духа, а не это ли и есть цель достигаемая с помощью алкоголя? Но в отличие от алкоголя, чай не убивает клетки мозга, не притупляет восприятие окружающего мира.
— Кто ты, шурави? Где твоя семья? — вновь спросил продавец оружия….
Не дождавшись ответа хозяин взял мою пиалу и вытряхнув остатки чая на пол, подлил свежего напитка из чайничка. Затем вздохнул и сказал.
— Моих родителей, да будем им спокойно в садах Аллаха, поймали в захолустном пригороднем кишлаке, после переворота, подлые собаки Амина. Они забили их до полусмерти, они смеялись, вбивая им в рот марксисткие идеалы вместе с обломками зубов и сгустками крови, а вдоволь натешившись, объявили приговор революционного трибунала, поставили на колени лицом к выгребной яме и расстреляв обоих, скинули трупы в жижу.
— Я очень любил их, особенно мать. Она была такой нежной, так понимала меня. Об их последних минутах мне случайно проболтался приехавший из Афганистана на учебу в училище МВД один из тех, кто убивал. Он был пьян на вечеринке землячества, не знал кому описывает свои подвиги. Я зарезал его в темном углу Конного рынка. Его труп нашли утром. Милиция решила, что пьяного афганца убила и ограбила местная шпана. Его мертвого, действительно кто-то решился обокрасть. Было проведено расследование. Воришку поймали. Выбили показания. Некоторые из наших присутствовали на том суде. Пойманному пареньку дали высшую меру. Тем дело и закончилось. На каникулы я улетел в Кабул. Никого не найдя из семьи, поехал в Хост, к Пакистанской границе. Мне расхотелось быть авиатором. Меня перестали интересовать самолеты. Месть стала целью жизни. Сначала святая месть Амину и его подручным.
— Значит когда наши спецназовцы убрали Амина и его правительство ты снова пришел в Кабул?
— Нет, шурави. Обладая тем, чего небыло у большинства маджахедов — знаниями вашего языка, вашей техники, ваших нравов, ваших людей, наконец, я очень пришелся ко двору в Пешаваре, в одном из учебных центров. Там друзья-американцы преподавали бедным, но гордым борцам за демократию науку запускать Стингеры, ставить мины, владеть стрелковым оружием. Обучали старательно, показывали как пользоваться оружием наиболее эффективно, как быстро и бесшумно убивать, как правильно закладывать взрывчатку и взрывать, много чего преподавали… Сначала учился, потом учил других. Переводил с английского инструкции для подаренного оружия, с русского — захваченного в боях советского.
Он задумался, подперев сухую, точеную будто у породистого коня, голову, украшенную шрамом.
— Так вот, ты каков, парень! Враг! Душман! Дух проклятый! — Я положил на стол сверток и сжав кулаки резко поднялся из-за стола. Хозяин оружия не шелохнувшись и внешне не прореагировав, остался сидеть в тойже позе.
— Стой шурави, не торопись. Не уходи от меня, шурави. Неужели тебе неинтересно просто выслушать своего бывшего врага? Ведь судьба уже сводила нас. И я запомнил тебя, там, под Кандагаром, Джелалобадом… Садись и пей чай. Война закончена. Здесь — мы только чужаки. Что здесь, в этой богатой стране, знают о нашей войне? То, что им подсовывали глянцевые страницы журналов? Значит — ложь. Кто здесь понимает прошедших ту войну людей? Никто. Мы с тобой, шурави и есть люди той войны. Мы знаем правду. И цену правды. Мы прошли ее, эту войну. Пусть с разных сторон — но прошли. И выжили, а значит победили. Оба. Садись, шурави. Пей чай…
Я медленно опустился на скрипнувший в тишине стул. Пожалуй он был в чем-то прав.
— Дети? Есть ли у тебя шурави, дети? Кто будет заботиться о тебе в старости… — допытывался продавец оружия, подливая мне чаю в пиалу.
Не ответил ему, да он наверное и не ожидал услышать ответа. Какой ответ ему еще был нужен….
В Нью-Йорке начался дождь, застучал по окнам, зажурчал в водостоках. Торговец оружием, вчерашний смертельный враг, поил меня душистым нектаром. Чайник тонкого фарфора стоял на чистой скатерке, закрывающей стол для чистки оружия. Капли барабанили по крыше балагана. Отдельные удары сливались в дробный шум, наводящий грусть, выворачивающий память…
До искушения оставалось совсем ничего, малый шажок, пустяк.
Сколько же лет прошло? Непроизвольно встряхнул головой и вновь выскочив из волны воспоминаний очнулся в старом бейсманте. Машинально продолжил начатое дело, но сборка оружия для профессионала — работа механическая, оставляющая мозг в бездействии. Предоставленный самому себе, мозг не отдыхает. Как сверхмощный компьютер просчитывает он сценарий жизни, со всеми реализованными и утерянными вероятностями, задействует базу данных — память, анализирует…
Естественная машина времени, постепенно погружаясь в прошлое, пронизывает его толщу слой за слоем. Так при погружении аквалангист пронизывает пласты воды, каждый из которых наполнен своей, присущей только ему одному, жизнью, различающиеся цветовой гаммой, плотностью, насыщенностью кислородом и обитателями….
Оглядел вычищенный и смазанный пистолет, поднял глаза от стола и посмотрел в зеркало…
Исчезли в патине потускневшей серябряной амальгамы одни видения, их место занимали другие. Медленно возникали они, постепенно проявляясь в памяти как проявляется изображение на фотобумаге лежащей в лужице проявителя, освященной рассеянным красным светом.
Глава 2. Офицеры
Залегший среди голых сопок забайкальский гарнизонный городок встретил молодых лейтенантов, спрыгнувших с подножки притормозившего на три минуты поезда, диким, неведомым холодом.
Забайкалье неприветливо ударило в лицо жестким, злым, пробирающим до костей морозом, не охлаждающим, а обжигающим кожу, зубы, глазные яблоки, губы. Подхватило стонущим ветром, мгновенно выдувшим из под шинелок остатки теплого вагонного воздуха. Обдало стылым, пропитанным запахом застарелой помойки, воздухом, ворвавшимся вместе с дыханием сквозь стиснутые зубы и, там, внутри, залединив потроха, застывшим жутким неповоротливым сталактитом нахлынувшей ночной тоски.
Земля истекала холодом, земля лопалась, как лопалась потом кожа на руках технарей, обслуживающих вертолеты без перчаток. В перчатках не забраться в металлические потроха боевого вертолета, не проверить кровеносную систему причудливо выгнутых медных вен топливопроводов, плунжеров, клапанов. Не отрегулировать сердца карбюраторов, не протестировать напряженные нейроны проводов электрооборудования, магнето, приводы, сервомоторы. Не почувствовать силу гидроусилителей, маслонасосов и помп…Но все это мы познали потом.
Земля, распятая страшным морозом, рвала свою плоть змеящимися изломами трещин. Диким космическим холодом дышала сквозь эти разрывы ее грудь и воздух колебался и шуршал слоями в ночи, создавая нереальные, сюрреалистические картины в тусклых разводах желтых колец вокруг висящих на невидимых в темноте нитях проводов одиноких станционных огней.
