По купленным липовым пропускам мы проходили через решетчатые ворота перегородившие набережную, совали лукавым стражам под нос голубоватые бумажки, те, видимо работающие в паре с продавцами, на полном серьезе изображали проверку, изучали печати, даты, подписи и милостиво пропускали в рай обетованный. Если по левую сторону решетки люди валялись буквально на головах друг у друга, осторожно ставили ноги продираясь к взбудораженному тысячами бултыхающихся тел морю, то по ее правую сторону море оказывалось кристально прозрачно, песок полупустынен, под тентами — вдоволь свободного места. Наглядные уроки справедливости и равноправия продолжились и в дальнейшем когда на беленьком теплоходике с экзотическим названием Мухолатка мы отправились полакомиться шашлычком и охотничьими сосисками в Ласточкино Гнездо.
Собственно возжелал сосисок Димыч, после рассказа о небывалых приключениях советского офицера в обителе победившего социализма, то бишь интуристовской гостинице Европейская. Спорить с ним я не стал. Собрались, купили на пирсе билетики и поплыли. Мимо борта тарахтящей дизелем Мухолатки скользили забитые отдыхающими пляжи, напоминающие с моря облепленные рачьей икрой сваи.
Люди отсутствовали только на выдающихся в море скалистых берегах, утесах и… на отлично ухоженных, прикрытых от нескромных взглядов зеленью парков спецпляжах, спецдач и спецсанаториев. Там безлюдно, просторно, чинно. Только единичные фигурки вальяжно нежились в шезлонгах под легкой сенью ярких полосатых тентов.
Когда теплоходик добрался до Ласточкиного гнезда и мы взошли к цели путешествия, то первое, что увидали оказалась выстроившаяся в унылую шеренгу, бесконечную словно Великая китайская стена очередь. Желание поесть заветных, можно сказать ритуальных, для советского человека сосисок, сменилось просто банальным чувством голода, необходимостью побыстрее пожрать чего-нибудь и вернуться на родной спутниковский пляж. Поддержав частный бизнес старушки, распродающей с космической скоростью желтые дымящиеся початки вареной кукурузы, мы спустились к морю и вновь попали на совершающую уже обратный рейс в Алушту, с заходом в Гурзуф, родную Мухолатку.
Море, еще недавно качавшее теплоходик на пологих неторопливых волнах словно взбесилось. Крутые злые волны били в скулу суденышка, сбивали с курса, ветер забрасывал на палубу гроздья водяных капель и обрывки белой пены. Нос кораблика то вздымался к небу, то со всей силы ухал вниз и барабанный звук динамического удара глушил немногочисленных отважных путешественников. Рында на носу звенела в такт размахам корпуса, навевая нехорошие мысли о Летучем голандце.
Первый морской опыт оказался довольно удачным. Мы оказались если не морскими волками, то и не совсем сухопутными крысами. Морская болезнь, поразившая многих, нас с Димычем обошла стороной. В моем случае справедливо говорить о наследственности, преемственности и прочей ерунде, но Димыч совершенно сухопутный человек, и выдержанное испытание вдвойне почетно. Во время одного особо томительного взлета Мухолатки Димыч вспомнил о старенькой тетушке проживающей в Одессе. Тетушка давно жила одна и очень скучала без общения с родственниками. Она часто писала письма и приглашала Димыча собраться и приехать погостить. Когда Мухолатка вихляя корпусом все-же вылезла из под волны на поверхность, Димыч клятвенно пообещал навестить старушку.
— Мы можем попробывать устроиться вместе с машиной на теплоходе берущем автотуристов, например Армении, идущем из Ялты в Одессу, — подначил я его, — Так выйдет безусловно короче и тетушке не прийдется долго ждать.
— Ничего. Мы и вокруг моря по суше прокатимся. Так тетушке будет спокойнее. — Отпарировал мой друг.
Судьба разрешила все просто. На наш вопрос в кассе Ялтинского порта только неопределенно пожали плечами, сказав, что билеты распроданы на месяц вперед и свободных мест в обозримом будущем не предвидется.
В результате мы покорили Одессу не с парадного, морского, а с пыльного черного, сухопутного рабочего подъезда. По когда-то, в очень давно забытом прошлом, мощенной булыжником, а ныне совершенно раздолбанной улице имени Пастера доковыляли до старенького, серенького особнячка, сохранившего еще следы былой респектабельности. В добрые старые времена это видимо был приличный дом для состоятельных жильцов средней руки. Врачей, фармацевтов, попечителей учебных и богоугодных заведений. Теперь в нем проживали счастливые граждане веселой Одессы различных национальностей, вероисповеданий, положений в обществе. От довольно видных, до самых старающихся стать незаметными. Объединяла всех видимо только общая любовь к родным стенам и ненаглядной Одессе. Больше ничем это странное стремление жить именно в данной географической точке, на мой взгляд, оправданно не было.
Матеря на чем свет стоит Одесских градоначальников, отчаяно крутя из стороны в сторону баранку, преодолев все колдобины и выбоины, кучи приготовленного видимо еще в прошлом веке для ремонта дороги гравия и булыжника, мы остановили машину возле заветных окон. Как только заглох двигатель, немедленно будто по команде распахнулись все окна дома. В каждом, обрамленная рамой и задрапированная шторой, появилась уникальная личность и принилась услух обсуждать машину, нас, наши рожи, одёжу, сумки, к кому это нас принесло, надолго ли… ничуть, впрочем, не стесняясь присутсвием обсуждаемых субъектов.
Зная по наслышке своебразность населения Одессы, мы постарались как можно быстрее скрыться в парадном, не вступая ни в какие словопрения с аборигенами.
Первым, на правах родственника, шмыгнул в темное словно нора бурундука дупло парадного Димыч. Раздался короткий испуганный вопль и дрожащий голос Димыча из темноты предостерег меня от дальнейшего движения в потемках. Я остановился, давая глазам возможность адаптироваться к полумраку. Пол в подъезде практически отсутствовал. Его просто не существовало. Только концы обломанных, черных гнилых досок с ободранной краской. Передо мной смутным силуэтом виднелась балансирующая на крае провала фигура Димыча. Ухватившись руками за какие-то нелепо натянутые вдоль стен веревки и связки канатов он завороженно смотрел на зацепившуюся ручкой за слом доски сумку с подарком для тетушки. Сумка легко покачивалась, готовая в любой момент продолжить полет в преисподнюю.
— Что же это такое? — Вопрошал Димыч невидимую публику трагическим голосом.
— Та ничого! Це такэ зробылося. Мы вже привыклы. — Раздалось из-за приоткрывшихся дверей. — Мы же хотели вас прэдупредить, так вы торопилысь, як ти скажени, людэй нэ слухалы!. Да вы не волнуйтесь. Если у сумке нет чего съедобного — то крысюки ее и не тронут.
— Крысюки… — повторил тихо Димыч.
— Но если она скажем натуральной кожи, тогда конечно, могут погрызть… - уточнила голова из двери второго этажа.
— Да вы не переживайте так. Прийдет дядя Вася-слесарь и достанет вашу сумочку.
— А почему же вы не закрыли парадную дверь, не поставили ограждения? — Поинтересовался Димыч, прекратив балансировать и отступив ко мне на пятачок тверди перед дверью. — Надо сообщить домоуправу, вызвать ремонтников.
— Нет, посмотрите на него! Люди! Мы жэ тебя ждали!… То мы сразу и сделали, немедленно як провалилась первая доска. Три года назад.
