Профессионалам в области точных наук, электроники, ракетного дела было очень не просто общаться с селянами, изъясняющимися в лучшем случае, с трудом на ломанном русском языке, а чаще всего непонимающим, или не желающих понимать военных.
Парнишек резали и забирали автоматы. Затем из этого же оружия убивали армян. Автомат с патронами, гранаты, пистолет стали стоить дороже человеческой жизни, а жизнь пришельца, чужака, солдата за которого некому отомстить, вообще перестала стоить чего-либо на Кавказе. Армию перестали бояться, а значит перестали уважать. Перестали уважать Армию — начали ставить в ничто и само государство. Все создаваемое веками зашаталось, посыпалось, стало рушиться на глазах. Все чаще наглые, обросшие бородами люди по-хозяйски проходили в расположение воинских частей, шушукались о чем-то доверительно, по-приятельски с прапорщиками-кладовщиками, потом с командирами постарше. Скалили сквозь черные косматые бороды белые, сахарные, крупные зубы, похлопывали фамильярно по плечам. В результате их шептаний исчезало что-то стреляющее, или списывался, якобы для нужд сельского хозяйства, вполне приличный грузовичок, гусеничный тягач.
Подкатывались ходоки и ко мне, но получив недвусмысленный, не оставляющий шансов для дальнейшей торговли однозначный ответ, пожимали плечами, уходили к другим, более сговорчивым.
Кадровые офицеры, предвидя приближающийся конец бардака старались правдами и неправдами перебраться поближе к родным краям, те, что пошустрее — набить напоследок карманы. За прочную зеленую валюту поддерживали такие дельцы то одну, то другую сторону. Ну, что стоило влепить НУРсами сегодня по позициям армян, а завтра, уложив в бумажник новую порцию зеленых по азерам?
Эти люди презирали и ненавидели обе стороны, не считали их равными себе, не называли людьми. А к низшим, черножопым недочеловекам не применимы нормы человеческой морали. Так что их жалеть? Эти герои считали себя небожителями, этакими неуязвимыми богами-громовержцами.
Что могли против них сделать пастухи вооруженные охотничьими дробовиками да украденными у мертвых калашами? Но всему приходит конец. В один погожий день такого орла свалили армяне из закупленной где-то по случаю зенитной установки. Позже другого — азербайджанцы. Желающих воевать сразу поубавилось, а цены за подобного рода услуги подскочили.
Когда по-настоящему заполыхала во всю война между армянами и азербайджанцами, начальство погрузило свои вещички на транспортный борт и испарилось передоверив мне ответственность за остатки того, что когда-то являлось сначало гвардейским штурмовым полком, а затем вертолетным отрядом.
Попытки получить связный приказ от руководства округом натыкались на ватную стену бюрократии. Старался доказать необходимость вывода боевой техники и оставшегося личного состава из зоны боевых действий. Это казалось подобно монологу перед слепо-глухо-немым. Кто-то наверху был очень заинтересован в нашей погибели, в бесхозности боевой техники.
К счастью ни армяне, ни азербайджанцы отряд пока не трогали, считая видимо лично своей долей законной военной добычи в конце дележа. Керосин для полетов имелся. Солдаты срочники практически все исчезли. Офицеров еле хватало на несение караульной службы и отпугивание любителей поживиться бесхозным добром. Вертолеты один за другим постепенно изнашивались, выходили из строя, а ремонтировать их стало нечем и незачем. С начала чехарды и бардака я вновь начал осваивать подзабытые навыки полета. Брал с собой одного из оставшихся в отряде летчиков, чаще всего Вартана, летал с ним не слишком отдаляясь от площадки круг за кругом, отрабатывая управление машиной, посадку, зависание, взлет. Постепенно переходили к более сложным элементам полета.
Учеба закончилась неожиданно. Однажды, не попращавшись, улетел на своем вертолете Вартан, получивший сообщение о гибели брата. Я не мог, не хотел осуждать его как человека. Но понять как офицера, отказывался.
Человеческое, нормальное уходило, отступало, замещалось чем-то страшным, диким, средневековым. Когда в Армении прошло землетрясение, снесшее в небытие Спитак, унесшее жизни десятков тысяч невинных людей, азербайджанцы возносили хвалу Аллаху, пели и плясали вокруг костров словно сумасшедшие. Было противно и горько наблюдать такое. Душа черствела, покрывалась жесткой кожурой омерзения, теряла чувствительность к своей и чужой боли.
Наконец и мы оказались востребованы. Сквозь помехи и беспорядочную работу десятков незаконных, украденных у армии и милиции раций дошел приказ о переброске в Армению для участия в спасательных работах. Только вот лететь уже оказалось практически некому и не начем. Однако приказ есть приказ, тем более дело святое, помочь пострадавшим людям. С оставшимися летчиками и технарями мы отремонтировали, подлатали и заправили три последних способных подняться в воздух вертолета, загрузили тем, что могло понадобиться в первые дни на новом месте. Остальное, частично загрузили в оставшиеся на ходу автомашины, неподъемное, подготовили к взрыву. Точно как и неспособные улететь вертушки.
В ночь перед отлетом в дверь моего домика тихонько постучали. Знакомый голос спросил, — Можно, товарищ майор?
Спал я одетый, в комбинезоне, только сняв с усталых ног тяжелые ботинки. Вскочил, машинально спустил предохранитель и засунул пистолет сзади за пояс брюк. Откинул зашелку двери.
— Войдите.
Пригнувшись в комнату прошел Вартан. Я с трудом узнал его. Он оброс щетиной, отпустил усы. Одет в потертую кожанную куртку, маскировочные брюки, высокие шнурованные ботинки.
— Привет, Вартан. Как жизнь?
— Порядок… Извините, что не попрощался. Боялся не отпустите…
— Не отпустил бы… Ты угнал вертолет, нарушил присягу…
Он склонил голову, промолчал… Потом поднял на меня грустные, полные тоски глаза.
— Я учился, принимал присягу, воевал за страну, за Родину…. Где она теперь? Защитила она моих родных в Сумгаите? Баку? Карабахе? Если она не имеет перед моим народом обязанности, долга, то и я считаю себя свободным от обязанности, от присяги перед ней. Ты же видишь майор, не слепой, что творится, страна погибает, распадается… — Он тяжело вздохнул.
— Ладно, оставим это. Что теперь тебя привело к нам, Вартан?
— Уходите на Спитак?
— Получен такой приказ, не скрою. Забираем три последние машины. На больше нет ни экипажей, ни горючки, ни запчастей. Остальное — хлам, металлолом. Остатки отряду уйдут автоколоной через Степанокерт.
— Что думаете делать с оставшимися боеприпасами, имуществом? — Смотря мне в глаза спросил Вартан.
— А, ты сам не знаешь, не догадываешься?
Он опять горько вздохнул и положил свою теплую ладонь на мою.
— Мы воевали вместе в Афганистане, майор. Мы летали вместе… Ты мне веришь?
— Верю, Вартан. — Помедлив сказал я. Я действительно верил его искренности, порядочности, несмотря на бегство из части. По Уставу должен его задержать, арестовать, предать суду. Да где тот суд и кто будет его арестовывать? Уж только не я.
