Оскаленные провалы ртов. Кровоподтеки. Оторванные кисти, ступни с грязноголубыми осколками костей. Женщина не выдержала, завыла, зарыдала, остальные отвернулись. Уж слишком тяжелое зрелище.
Старший из боевиков передал федералам замотанные в обрывок камуфляжной ткани медальоны и сохранившиеся документы.
— Это все, командыр.
Офицер подошел к лежащим на земле останкам солдат. Откинул носком ботинка ткань с одного, другого.
— Пытали!… Вот — уши обрезаны, вот — глаза выколоты, а у этого… вообще… — Ну не можете вы… без этого. — Зло ткнул пальцем в чеченца.
— Эй, ты, не хочешь — не бери свою падаль. Пусть твоих вояк шакалы жрут. Спасибо скажи, что пособирали. Будешь много выступать — рядом ляжешь! — Боевик молниеносно перехватил автомат, ткнул ствол в направление офицера. Еще мгновение и с обоих сторон на протвника оказались направлены автоматы, пулеметы, подствольные гранатометы. Буксуя колесами, надсадно гудя движком, вылезла из ложбинки невидимая раньше БРДМка с грозно вытянутым в сторону Урала рыльцем крупнокалиберного пулемета. Из невидимых щелей вынырнули чеченские боевики с РПГ, нацеленным на бронемашину.
— Ладно, ладно. Все путем, все в норме. Убери пушку.
— Сам убери сначала.
— Так, давай одновременно. Идет?
— Давай.
Опустил автомат офицер, за ним, на долю секунды позже, боевик.
— Пусть все возьмут оружие на предохранитель и переведут в положение за спину, — предложил офицер. — Иначе мы наломаем дров, а дело не сделаем. Пострелять еще будет время, но не сейчас и не здесь. Согласен?
— Согласен. — После гортанной команды и федералы и боевики закинули оружие за спину. Гранатометчики положили РПГ в кузов Урала, БРДМ закашляла синим дымом, истерично взвыла раздолбанной за долгую нелегкую жизнь трансмиссией и попятилась задом на прежнее место. Все успокоились и вновь потянулись за сигаретами. Закурили.
— Ладно. Считай приняли. Забирайте своих. — махнул рукой офицер. И не удержавшись добавил. — Они целее. Наши такими делами не балуются.
Чеченцы промолчали, принялись переносить на свою сторону трупы боевиков, предварительно откидывая укрывавшие их одеяла. Бородатые люди брали мертвые тела сородичей, бережно поднимали с земли и несли к грузовику под слова каких-то не то проклятий, не то молитв. Три тела, однако, остались лежать в грязи.
— Что же этих забыли? — Спросил федерал, ткнув пальцем в лежащих на земле.
— Нэ наши, — коротко бросил старший боевиков.
— Как не ваши? — Удивился офицер. — Они же на вашей стороне воевали. Снайперша, мать ее разтак, двое других — пулеметчики.
— Воевали — нэ воевали. Нэ наши. Пусть их свои зарывают. Нам они нэ нужны. Нэ мусульмане. Наемники. Хотите, тут заройте, нет — так оставьте. — Он презрительно сплюнул, повернулся и пошел не прощаясь и не оглядываясь к своему дрындулету. Его прямая, затянутая в кожанку спина выражала полное призрение и неуважение остающимся на месте обмена противникам, потому шел легко, не горбясь. Казалась грязь не липнет, не тянет назад крепкие ноги в коротких десантных сапогах.
Я посмотрел на брошенные чеченцами тела. Двое молодых парней в покрытых кровью и грязью комуфляжных костюмах, с вывернутыми наружу серыми полотняными карманами, лежали запрокинув русоволосые головы, с открытыми, тусклыми, не поймешь уже какого цвета глазами, с топорщащимися скобками усов, в волосках которых застряли комочки земли, грязи, спекшейся черной крови. Третьей лежала девушка или молодая женщина, светловолосая, с мучительно напряженным худощавым лицом, серыми глазами, с руками вытянутыми вдоль туловища и судорожно сжатыми в окостеневшие навечно кулачки. Ее камуфляж был разодран и затем впопыхах, неловко вновь заправлен. С одной стороны брюки не дотянули до пояса, разошедшиеся клочки защитной ткани оголяли восковое женское бедро и край на удивление белой среди всеобщей грязи, короткой полотняной рубашонки, отороченной кружавчиками. Кто эти трое? Какого черта им было нужно на этой нелепой войне? На каком краю земли ждут их матери?
Они стали наемниками при жизни. Я не жалел их, более того будь они живы я презирал бы их, ненавидел, желал им погибели. Но теперь… Не знаю. Ненависти в сердце уже не осталось.
— Что с этой падалью делать, товарищ подполковник? — Спросил один из ранее молчаливо присутствовавших офицеров.
— Зарыть. — Коротко приказал тот.
Чертыхаясь и скользя бутсами по грязи, один из солдатиков поплелся к БРДМ и вернулся с лопатой. По очереди, с перекурами бойцы выкопали три неглубокие ямки, спихнули туда ногами тела погибших и закидали комками тяжело срывающейся с лопаты жижи.
— Все? Двинули. — Скомандывал подполковник и живые, неся на носилках мертых, потянулись продавленной бронемашиной колеей к ложбинке. Рядом с БРДМ стояли несколько вездеходов и автобус, наподобие того, что возил нас давным-давно на аэродром к вертолету и обратно в Грозный. Теперь корпус вертолета ржавел в предгорье Кавказа, экипаж и пассажиры возвращались в Россию, оплаченные и принятые по счету словно дорогостоящий штучный товар. Дудаев — мертв, разнесенный в клочья ракетой с ночного истребителя. Грозный контролировался то-ли боевиками, то-ли федералами, то-ли совместными комендатурами. Война на Кавказе замирала под сенью снующего туда-сюда миротворца Лебедя.
Для нас Чечня закончивалась военным аэродромом, куда прилетел выделенный армейским командованием вертолет. Согласно полученным указаниям в Ростове освобожденных пленников ждал арендованный фирмой небольшой пассажирский самолет чешской постройки, готовый доставить вчерашних заложников в Москву.
Вертолет, задерживался с вылетом. Летчики матерясь ожидали завязших в бездорожье навязанных начальством журналистов-телевизионщиков. Я вышел размять ноги, перекурить. Тем временем подошла еще одна компания внеплановых пассажиров. Подсчитал возможный перегруз, чертыхнулся и втайне пожелал, чтобы машина просто не оторвалась от земли. Занятый такими печальными мыслями, не заметил как сзади кто-то неслышно подошел и легонько похлопал по плечу. Резко обернулся. На рот мне легла ладонь.
— Тш! Тихо, майор. Это я, Гоша. Отойдем-ка в сторонку, не будем мозолить глаза.
Действительно, это пришел он, помолодевший, одетый в ладно, привычно, сидящую на нем форму разведчика-десантника, такой каким я помнил его по Афгану, в бело-голубой тельняшкой выглядывающей из распахнутой на груди гимнастерки. Я обнял парня за плечи, пожал, вынырнувшему из прошлого, другу руку. И тут вдруг понял, что это только образ, маскировка. Гоша увлек меня за штабель зеленых ящиков из под боеприпасов, затянутый поверху маскировочной сетью.
— Ты с ума сошел! В фильтрационный лагерь захотел?
— Э, времена теперь не те. Кончаются лагеря, если уже не закончились. Наша победа. Но я здесь по другому делу. Твоему. Слушай, не знаю как другим, а тебе в Ростов нельзя. Убъют. Такое дело. Получили мы деньги за вас. Все точно. Но человек передавший бабки, тут же предложил еще приплатить, если мы тебя… — Он провел ребром ладони по горлу. — Не знаю, чем ты кому-то допек, но получил намек. Должны тебя в Растове на аэродроме убрать. Не мои люди, другие… Мой тебе совет, под каким нибудь предлогом не лети в Москву, а на поезде дуй домой, в Харьков, отсидись там, осмотрись, разведай обстановку, а потом действуй по обстоятельствам. Не маленький, сам приймешь решение. Документы у тебя в порядке. Деньги я привез. На билет, на первое время вполне хватит. Держи.
