— Батарея! Осколочно-фугасным… Один снаряд… Огонь!
Три черных столба взметнулись в полстах метрах перед танками. Владик чуть увеличил прицел… Интуитивно вдруг понял, что не пробьют снаряды броню даже если попадут прямо в цель, скорее всего просто расколятся от удара на части, даже без взрыва. Вот если взрыв произойдет под гусеницей, или под днищем…
— Наводить под гусеницы! Два снаряда… Беглым… Огонь!
На этот раз взрывы ударили совсем рядом, но опять не поразили танки. Они только приостановились на минуту и открыли ответный огонь звонко долбя быстрыми, хлесткими выстрелами башенных пушек. Калибр танкового оружия был поменьше чем у трехдюймовок, но скорострельность и точность огня несравненно выше. Батарея сделала еще нсколько выстрелов и замолкла навсегда. Несколько разрозненных, суматошных пушечных выстрелов прозвучало с других позиций дивизиона, а дальше уже только ухали танковые пушки, трещали немецкие пулеметы и автоматы с подоспевших бронетранспортеров.
Передовые бронированные машины достигли редких одиночных щелей с гранатометчиками. Закопавшиеся в землю люди не пострадали от налета авиации, но теперь война докатилась до них. Из нескольких ячеек выдернулись, подтянувшись на руках неуклюжие фигурки, заметались суматошно по полю боя под перекрестным огнем. Один упал на колени воздев руки к небу и не найдя там опоры, завалился медленно на бок, поджав к груди согнутые в коленях голенастые мальчишеские ноги. Другие побежали назад, к своим, без винтовок, без гранат, испуганно озираясь на бегу, спотыкаясь заплетающимися, негнущимися, потерявшими враз силу и упругость ногами. Танковые пулеметы дружно ударили в спину бегущим, пересекли, пероломили гротескно, кинули на землю, в душистую мягкую траву.
Стальные грохочущие туши шли от закатывающегося солнца, раскидывая перед собой еще более черные чем они сами тени и темные силуэты бежали, закрывая собой всё большее и большее пространство даже раньше чем подминали его блестящие отполированные ездой по дорогам войны траки танковых гусениц.
Тень коснулась одиночной щели на пути танка, и из травы поднялась седоватая голова повозочного дядька, затем рука с неуклюжей связкой из четырех, спутанных проводом гранат. В момент когда насмену тени пришла к окопчику сама стальная громадина, рука толи со стоном, то ли всхлипом не кинула, сунула связку под гусеницу. Траки казалось проглатили, обгладали руку, срезали человеческую плоть и побежали весело дальше, но не долго, ровно столько сколько позволил им замедлитель взрывателя гранаты. Под черным брюхом вспухло пламя, полыхнул взрыв, и танк замер на месте, заструился сначала сереньким, легким, затем тяжелым черным маслянистым дымом из щелей в броне, из откинутого люка башни. Внутри корпуса громыхнуло и через люк в опускающейся темноте вырвался клок розового лоскута пламени.
На позиции второй батареи два не побежавших, усидевших сцепя зубы, гранатометчика с двух строн швырнули связки в бронетранспортер, и он запылал легким бензиновым, растекающимся огнем, выкинул через задний люк пехотинцев, смахивающих с тел жаркие желтые язычки, занятых теперь только собой, бегущих живыми свечками вниз по склону.
— Ребята! Кто живой! За винтовки, в цепь! Приготовить гранаты! — Вопил, заклинал, орал и умолял Владик. Как бы в ответ на его приказ-мольбу застучали в наступающих сумерках по подсвеченных заходящим солнцем силуэтам винтовочные выстрелы, рвануло несколько гранатных разрывов.
Бронетранспортеры приостановили свой тяжелый бег, развернулись и ушли вниз, не рискнув ввязываться в ночной бой. Оставшиеся в одиночестве танки не останавливаясь, на скорости проутюжели позиции батарей, давя уже разбитые орудия, разрывая убитых, раненных, живых. Покрутились немного и убрались прочь вслед за транспортерами.
В наступившей темноте оставшиеся в живых курсанты похоронили в орудийных ровиках погибших товарищей, на растеленных шинелях вынесли к хуторку обмотанных бинтами раненных, погрузились на осиротевшие передки и повозки и тронулись в печальный путь отступления. Двигались быстро, места на конной тяге теперь хватало всем, отдохнувшие кони тянули пустые передки легко, без напряжения. Выводил колонну единственный уцелевший после боя кадровый командир, замначальника училища по тылу. Уже на рассвете, под самым Харьковом их остановил заградотряд из милиционеров, рабочих-ополченцев, тюремных охранников и сотрудников НКВД.
Ошалелый, издерганный, опасный в своём страхе майор с васильковыми петлицами чекиста, размахивая пистолетом набросился с бранью на зампотыла, сорвал с запыленной гимнастерки зеленые интендантские петлицы с одинокой шпалой, тыча стволом под ребра, втолкнул головой в придорожние кусты и выпустил в заросший седоватыми волосами затылок всю обойму.
— Так будет с каждым изменником Родины самовольно отступившем с позиций, бросивших товарищей и матчасть, орудия и снаряды. — Визжал истерически, брызгая слюной из щербатого рта майор. — Вы все тоже изменники! Расстреляю!
Не успевшие даже слезть на землю курсанты и обозники с ужасом наблюдали скорую расправу, не понимая в чем виноват интендант, они сами, сделавшие всё возможное, задержавшие, пусть всего на несколько часов врага, потерявшие убитыми товарищей и командиров, разбитыми, негодными ни к чему устаревшие, давно отслужившие срок орудия.
На шоссе раздалось надсадное завывание двигателя и из предрассветного тумана, освещая дорогу узкими полосками затененных фар выкатился связной угловатый броневичок, притормозил у стоящей колонны, прокатился немного по инерции, остановился и выпустил из броневого чрева коренастого человека в габардиновой гимнастерке с полевыми генеральскими звездами на петлицах.
— Что здесь происходит?
— Расстрелял предателя, труса, пораженца, товарищ генерал!
— Неправда! Убил невинного человека! Зампотыла училища! — С передней повозки спрыгнул старик повозочный и подошел к генералу.
Майор резко повернулся на голос, рванул пистолет, нажал курок, но боек металлически щелкнул по пустому патроннику.
Из броневичка выскочили ещё двое, кинулись к майору, заломили руки, выбили оружие.
— Поосторожнее с пистолетом, майор. А вы, товарищ красноармеец, доложите, что произошло.
— Что тут долго говорить, товаришу генерал. Невинную душу загубил кат. Училище задержало немцив на переезде, танк, броневикы спалилы, мотоциклистив, пехоты до роты положилы. Но нас бомбилы, танки давилы. Усэ начальство побило, пушки наши стареньки, ще с тий вийны уси поразбивало. Мы схоронилы людэй и отступылы, бо стояты большэ нэ було сил. Вот зампотылу один застався, нас выводив, а цэй кат ни слова нэ говоря его вбыв. — Объяснил повозочный на местном суржике, смеси украинского языка с русским.
— Я чоловик вже старый, не боюсь правду казаты, могу и смэрть прийнять, а курсанти вони молоды ще. Им жыть трэба.
— Кто уполномочивал Вас майор вершить самосуд?
— Партия! Товарищ Сталин! — Отбарабанил словно заученный насмерть урок, майор.
— Забрать его. Пусть трибунал разбирается.
