Полотнище протянуло погибшего до боевого охранения морпехов, и те смогли достать тело только вечером. Завернутого в перкаль пилота положили на орудийный передок, и одна из немногих уцелевших лошадей отвезла его в недалекий тыл.
— Всё же успел перед смертью свалить одного… Видел как вогнал в землю. Там их двое, на лапотнике… Отомстил за себя. — Обсуждали воздушный бой на земле. — Да, у летчиков век короткий. Им за восемь сбитых немцев Героя дают, да мало кто получать приходит… Жизнь… Нет, братцы, на земле воевать оно проще, привычнее…
Ближе к вечеру вновь позиции бомбили, снова истребители отгоняли немцев, но на этот раз мессера оказались настороже, а ЯКи не столь активны и обошлось без потерь с обоих сторон. Правда немцы кидали бомбы не прицельно, не особо стараясь, торопливо и не нанесли особого ущерба обороняющимся в развалинах домов людям.
Едва улетели на запад самолеты как с немецкой стороны ударили минометы и орудия, потом полезли танки. Железные коробки неуклюже елозили, выискивая проходы среди награмождения кирпича и бетона, норовя протиснуться по остаткам асфальтового покрытия бывших улиц. Батарея не торопилась показать себя и встретила врага кинжальным разящим огнем на предельно короткой дистанции. Один танк загорелся и взорвался на собственном боезапасе, остальные уползали назад, огрызаясь, отстреливаясь, стараясь накрыть обозначившие выстрелами свое расположение орудия. Бетонные основания трансформаторов надежно прикрывали расчеты, и снаряды только выбивали в их серых телах щербатые выбоины с ржавым переплетом арматуры.
Один танк неожиданно накренился и косо съехал кормой вперед в незамеченный погреб или недостроенный подвал. Над поверхностью осталась только нелепо задранная в небо пушка, часть башни и корпуса. Экипаж сначала газовал, пытаясь выскочить из ловушки, скрежетал где-то внизу, под землей, гусеницами, но затем прекратил это бесполезное занятие и танк затих, затаился оставшись в одиночестве на середине нейтральной, разделяющей врагов полосы. Остальные участвовавшие в атаке танки отошли, скрылись среди своих, и над полем боя установилась относительная, по сталинградским меркам, тишина. Батарея не могла расстрелять засевший в ловушке танк из-за малоразмерности оставшегося на поверхности силуэта. Немцы, в свою очередь не могли вытащить танк опосаясь огня советских орудий. Экипаж не высовывал носа, считая себя в относительной безопастности и ожидал захода солнца и прихода помощи… Не дождались.
Минут через пять из русской части развалин вышел неторопливой походкой морячок. Где уж раздобыл он наглаженные клеши, бушлатик, голубой воротник-гюйст, бескозырку с лентами — осталось тайной, но шел он к немецкому танку неторопясь морской, вразвалочку походкой, без автомата, лишь с небрежно перекинутым через плечо тощим сидором.
Немцы не углядели в странном пешеходе особой опасности для своих танкистов и не стреляли, возможно не желая вызвать ответный огонь русских, способный ухудшить положение попавших в беду комрадов, а может считая морячка своего рода парламентером.
Матросик взобрался на башню, стукнул пару раз каблуком начищенного ботинка в крепко задраенный люк. Сидящие внутри танкисты выматерили его по немецки, он благосклонно выслушал и удовлетворенно кивнул головой. Отвечать правда не стал, неторопясь развязал сидор, распустил его брезентовое горло и по одной вытянул три темного стекла закупоренные бутыли. Продемонстрировал их наблюдающим в бинокли и стереотрубы немцам, поставил рядом с собой на броню башни.
Не первый день воевавшие люди по обе стороны нейтралки знали, что в бутылях не пиво, не шампанское, не самогон, а коктейль Молотова и стрелять по морячку нельзя. Шальная пуля попав в бутылку спалит содержимым не только его, но и танк, и запертый под броней экипаж. Все ждали дальнейшего развития событий. Одни с ужасом, другие с нетерпеливой радостью за своего лихого маримана. Платя немцам унижением за отступление до Волги, за потопленные корабли, сданные Севастополь, Одессу, Лиепаю, за Таллинский кровавый переход и осажденный блокадный умирающий от голода Ленинград.
Морячок зажал в зубах ленточки бескозырки, отстегнул клапан черных клешей, спустил их, развернувшись голым задом к врагам и стеснительно прикрывая срам от своих навалил на поверженный танк кучу накопленного по счастливому случаю, нерастраченного зря, парящего в холодном воздухе горячего флотского дерьма. Окончив процесс, достал из заветного сидора самопальный, от руки набросанный углем на белом листке портретик великого фюрера, продемонстрировал всем присутствующим и под апплодисменты корешей тщательно вытерев зад, причмокнул плакатик на броню. Натянул брюки, пристегнул клапан, оправил бушлатик, спрыгнул вниз, откатился немного от танка и зло, резко, нервно матерясь шпульнул последнюю добытую из мешка бутыль в башню.
Веселое пламя растеклось ручейками по броне, затекло в смотровые щели, достигло стоящих бутылок. Те хрумко лопнули, добавив огонька и через мгновение на месте боевой машины полыхал костер, из которого неслись отчаянные, жалкие вопли сгорающих заживо людей.
Немцы открыли ураганный огонь и пошли в атаку. Бой длился остаток дня и всю ночь. На следующее утро во время очередного налета пикировщиков бомба завалила Владика вместе со связным и телефонистом на наблюдательном пункте батареи. Живым откапали только его одного и вместе с ранеными моряками вывезли в минуту затишья всё на той же орудийной запряжке к обрывистому берегу Волги.
Тяжело контуженный, без сознания он попал в заволжский госпиталь и проволялся изредка приходя в себя до самого момента завершения Сталинградской битвы, а едва оправившись от контузии вновь свалился с сыпным тифом занесенным в те края завшивленным пленным воинством фельдмаршала Паулюса.
Только через три месяца, уже в давно тыловом городе, строгая Военная медкомиссия щупала его, тыкала пальцами в исхудавшее тело, выслушивала стетоскопами, качала умными головами, совещалась и в результате выдала старшему лейтенанту инвалидность. Владик отдал честь, четко повернулся на каблуке и вышел в коридор, только там зло выматерился, выкинул заветную для многих других бумагу означающую спокойную тыловую жизнь в заполненную комками окровавленных тампонов госпитальную мусорку и самостоятельно двинулся на поиски ушедшего вперед полка.
Война гремела по всему огромному пространству планеты, и в этой кровавой игре нашлось место для еще одного участника, решившего вновь испытать неверную военную судьбу и небрежно бросить на кон единственную принимаемую зловещим крупье ставку. В полку не удивились появлению комбата, не стали вникать в причины отсутствия формального предписания и документов из госпиталя. Пришел и пришел. Значит так тому и быть, может человеку и идти больше уже совсем некуда.
Владик вновь принял батарею на Украине и пошел с ней дальше по непредсказуемым дорогам войны. Вместе с полком он медленно проходил, обнажив голову мимо сельской, покосившейся, бедной, невидной церквушки где немцы из дивизии СС растреляли за какие-то неведомые прегрешения сельскую школу вместе с седеньким учителем в тусклом, потертом пиджачке.
Неизвестно на что рассчитывали фашисты выложив убитых детишек неровной цепочкой вдоль дороги, возможно устрашить, может запугать, унизить. Немцы доигрались и получили сполна, долго еще дивизия не брала пленных, долго материли штабисты разведчиков приносивших документы, карты, оружие, но не приводивших желанных языков. Живые немцы появились только после естественной на войне ротации личного состава, когда убыли по смерти или ранению люди, прошедшие траурным маршем сквозь обезлюдевшее мертвое сельцо.
