В камине потрескивали дрова, красное вино успокаивало, а пение Даниила служило фоном. Всем казалось, что самое страшное закончилось.
– Зина, вы простите меня, – Марта Виссарионовна села рядом с ней и испортила минуту грусти, начав сбивчиво говорить. – У нас с вами как-то сразу контакт не заладился. Вы приняли меня за кого-то другого, а вместо благодарности за спасение я как-то психанула.
– Ерунда, – успокоила женщину Зина и, не в силах заставить себя не видеть в ней мать, даже на секунду зажмурилась, надеясь, может, наваждение пройдет, но оно не отпускало. – Вот, – она достала из кармана джинсов единственное фото родителей, которое Зина теперь носила всегда с собой, – это мои родители.
Женщина взяла фото и, поднеся его близко к лицу, стала рассматривать на нем людей.
– Да, похожа, – сказала она растерянно, – но ты знаешь, я где-то читала, что у каждого человека на планете есть хотя бы один почти стопроцентный двойник. И вероятность встретить его почти нулевая, видимо, это наш с тобой вариант.
– Ладно, забудьте, – вздохнула Зина, убирая обратно за последнее время изрядно потрепанное семейное фото.
– Так вот я о чем, – казалось, ей хватило Зининого «забудьте», и она перешла к главному, зачем подсела к ней, – зачем Дарья Дмитриевна хотела меня убить. Зачем был нужен пожар. Так подставить себя с машиной. И в конце концов, она бы не сожгла свою добычу, свой трофей, свою крысу.
– Она не могла, – сказал Никита громко, когда Даниил перестал петь, словно вторя Марте Виссарионовне, – не могла она, – повторил он чуть тише, ища поддержки, но все молчали, сочувствуя парню, и только Зина была готова с ним согласиться. Слишком много фактов, словно кто-то очень хотел подставить Снежную королеву.
Шаман
Ванжур пришел в себя в маленькой, но новой, недавно торжественно открытой больнице Хужира. Врачи сделали много уколов, капельница и вовсе до сих пор торчала из его руки.
– Ну вот, Ванжур Агванович, – молодой врач, которого он знал с рождения и даже раскидывал ему камни на судьбу, бережно померил шаману давление, – все будет хорошо. Напугали вы всех, вам бы полежать у нас немного, подлечиться. Хочу сразу успокоить, правнук ваш нашелся, с ним все в порядке.
Врач поспешил успокоить своего больного, зная, что именно это послужило причиной для приступа.
– Вот ваш телефон, можете позвонить дяде Алтану, а то он уже всем надоел своими звонками. Звонит, ругается, будто мы виноваты в вашем приступе. Грозился приехать, врачи уже боятся трубки брать, – говорил он больше с какой-то нежностью, нежели злом.
Ванжур улыбнулся. В этом был весь Алтан, его невозможно было не любить. Он был настолько искренен в своих чувствах, что невольно человек уважал их и располагался к мужчине. Он был другом его сына Николая. Дружили они с детства, по-настоящему, как сейчас уж и не дружат. Поэтому, когда Николай с женой погибли, Алтан стал для Ванжура сыном, а для маленькой Светочки дядей.
Ванжур вспомнил, что когда этого шведского журналиста занесло на Ольхон и он без памяти влюбился в Светлану, Алтан переживал, как отец за свою дочь, и долго плакал, когда Ванжур благословил их и разрешил молодым уехать в Швецию.
Каждое утро у Алтана начиналось с того, что он звонил Светлане и спрашивал, какая у них погода сегодня. Ванжур как-то сказал Свете, что поговорит с ним, чтоб не беспокоил постоянно, на что та лишь засмеялась и сказала, что ей это нужно не меньше, чем ему. Это был ритуал, который продолжался постоянно, но однажды Света не взяла трубку.
Ванжур не хотел это вспоминать, сердце только от осколков воспоминаний начинало стучаться сильнее. И чтоб отвлечься от грустных мыслей, позвонил Алтану. Разговор был длинным и тяжелым для Ванжура, потому что известие о том, что эти ужасы вытворяла дочка любимого младшего брата, стало ударом для шамана. Он не верил в это, хотя, возможно, просто не хотел верить.
Огромная круглая луна светила в окно больницы, она словно окутывала Ванжура пеленой воспоминаний. Потому что луна не меняется, какой была она пятьдесят лет назад, такой и остается. Нет уже брата, а она по-прежнему хранит тот разговор.
«– Знаешь, Ванжур, – говорил тихо Димка, глядя в окно на луну, – я только тебя люблю. Ни мамку, ни отца не люблю, только тебя. Вот по тебе буду скучать, знай об этом.
– Глупости не говори, – сказал недовольно Ванжур. Ему было приятно признание, но он не мог понять, как можно не любить родителей, – мамка с папкой тебя очень любят.
– Не-а, – очень спокойно сказал Димка. Времена его истерик прошли, он словно что-то решил про себя и теперь с этим жил. – Они меня предали, а детей предавать нельзя, они не прощают предательства. После того как они поняли, что во мне нет дара, я стал им неинтересен. Поэтому я закончу школу и уеду в Москву.
– Да чего несешь-то, – сказал брату Ванжур, – у нас все поровну. И кормят нас одинаково, и одевают. Ты придумываешь то, чего сроду нет.
– Кормят, одевают, это ты прав, – так же спокойно говорил Димка, и это его спокойствие выводило Ванжура из себя даже больше, чем его слова, – только любят лишь тебя.
– Почему в Москву-то? – спросил брата Ванжур, стараясь перевести тему любви.
– Потому что там все возможно, – быстро ответил Димка, словно обдумал это давно. – Москва – это город, где ты можешь стать кем ты хочешь, это город возможностей, город воплощения мечты. Я обязательно там всего достигну, чтоб родители читали газеты и видели, какой я гениальный, чтоб поняли, кого они посмели не любить.
– Нельзя жить кому-то назло, – сказал Ванжур расстроенно, потому что видел, как искренен брат в своей вере, в своей ненависти.
– А мне тебя даже жаль, – сказал Димка с особой нежностью, – тебе придется жить на острове. Как в каменном веке ходить с бубном и в клоунском наряде, и по камням читать чужие судьбы. Это вся твоя судьба, у тебя никогда не будет настоящего счастья. Я не пожелаю никому такой судьбы. Мне просто интересно посмотреть, как ты будешь запрещать своему ребенку жить обычной жизнью, говоря, что он должен жить ради других, ведь ты не такой, как наши родители, ты добрый, сможешь ли, не знаю. Знаешь, вот если у меня будут дети, я не расскажу им про тебя и родителей, ни за что, чтоб у них не было даже соблазна приехать сюда. Да и сам никогда не вернусь, просто знай, что я тебя люблю и всегда буду помнить».
На этом воспоминании к Ванжуру пришло озарение. Он уже не хотел быть под властью луны, не хотел вспоминать, что ответил тогда любимому брату. Сожалеть, что это был их последний разговор по душам. Ванжур сейчас понял главное, и от этого стало страшно.
«Он был не там», – звучало в его голове настойчиво.
Шаман аккуратно сел на кровать, словно примеряясь к своему самочувствию. Комната, немного сымитировав карусель, остановилась, и четкость зрения стала возвращаться, показав очертания лунной дорожки по полу. Потихоньку, шаркая ногами, он вышел в коридор. Там в полумраке, под настольной лампой, молодой врач что-то записывал в толстую тетрадь.
