— Где вы были в тот день? — спросила Зинка.
— На работе, — очень спокойно ответила Люда, — в своём салоне красоты.
Позже был сумбурный разговор с отчимом Даниила Важнова, любителем Пушкина. Он сыпал цитатами из сказок и стихотворений, перемешивая всё это капитанской дочкой и Дубровским.
— Что наша жизнь? Игра! — вновь выдал цитату Василий Андреевич Важнов, на этот раз из «Пиковой дамы», — вот и доигрался наш Данька.
— В каком смысле? — попыталась уточнить Зина, но казалось, что восьмидесятилетний старик просто рассуждает куда-то в бесконечность.
— Начитался плохих сказок и стал выстраивать государство у себя дома. Жену мучил и дочку, сыну-то меньше досталось, хотя как учитель скажу, и у него детская травма на всю жизнь. Потом ему, как дураку-царю, захотелось Шамаханской царицы, вот и кончила она его, не учит никого мировая классика, всё это было уже написано, всё в этой жизни было сказано, — философски закончил он.
Зинка поняла, что задавать вопросы старику бесполезно, поэтому просто подперла щёку рукой и слушала деда, делая пометки в блокноте.
— Хоть и дал я ему свою фамилию, звучную и интересную, а вот мозги дать не смог. Хорошо мать его не дожила до такого позора, когда её сын паскудник с двумя жёнами жил. Ужас. А ведь я его предупреждал, говорил, убьёт его эта потаскуха грудастая, так и получилось. Хотя они могли сговориться с Людкой. Ведь они это только на людях делают вид, что ссорятся, — шёпотом добавил он, поглядывая на дверь, — а сами вечерами на террасе вино пили да хохотали. Один раз я вот такой сабантуй их увидел случайно, плакали сначала, потом обнимались, а потом уж и хохотали, пьяные дуры. Вот вы думаете, зачем Людке смерть родителей? — сказал Василий Андреевич, и его глаза заблестели от удовольствия. — Так он запрещал ей её страшную рожу менять. Уж очень девка уродливая родилась, да к тому же ещё и умная, потому как это прекрасно понимает. Мужа-то она получила от папы как подарок на день рождения, когда уж совсем вешаться собралась. Ты думаешь, почему у них детей нет, ей тридцать два, ему сорок, живут вместе более десяти лет. Да потому Людка диким страхом боится, что девочка будет, не хочет своему дитя такой же жизни, что у неё. А Данька, поганец, запретил ей лицо менять, что Богом дано, то и нести надо по жизни, разглагольствовал он. Вот Людка и страдала от его правил, ненавидя отца всей душой.
И уже уходя, обернулся и сказал вполне осознанно, словно до этого весь его эмоциональный монолог был театром:
— Александр Сергеевич Пушкин писал: будет дождик, будут и грибки; а будут грибки, будет и кузов. Данька сам всё это сделал, когда пошёл на поводу у своих заветных желаний, а они приводят только в ад. Бойтесь, молодые люди, своих заветных желаний, они состоят из одержимости, а это, как известно, предвестник сумасшествия. И если вы не загремите в психушку, то таких очень любит забирать к себе дьявол, всячески искушая и предлагая ради заветного желания переступить черту.
— Какую черту? — уточнил Алексей, не надеясь на ответ.
— Красную, — сказал старик мрачно и тут же добавил: — Кстати, в доме в тот день никого не было, абсолютно никого, я был один, если кто-то скажет по-другому, не верьте, а просто спросите, что я делал в тот день. Правду они вам не скажут, потому как этого никто не знает.
— А что вы делали? — спросил Алексей, наконец заинтересовавшись дедом.
— Я танцевал в гостиной, — и тихо добавил, — голый, — после этого откровения гордо вышел из кабинета.
Зинка никак не могла выкинуть из головы ненужную информацию, и это очень раздражало. Поэтому, зайдя в комнату, она перекинулась с Алексеем парой фраз о возможной причастности всех членов семьи к происшествию и погрузилась в мир своего смартфона. Первым делом она открыла абсолютно все мессенджеры, в которые ей мог бы написать Тимур, но они были пусты. Ни одного сообщения, ни одного простого «привет, как дела» или на худой конец смайлика. Как так, не может же так быстро пройти любовь. Ей до ужаса, до боли в костяшках захотелось написать ему письмо. Там, в далёком Владивостоке, уже было восемь утра, и Тимур, попивая крепкий кофе, наверное, сейчас читает новости в своём телефоне. Возможно, тоже смотрит на пустой мессенджер и думает, почему она ему не пишет. Может, так же спрашивает себя, как так, почему молчит этот бездушный прямоугольник. Неужели любви не было? Зинка даже набрала сообщение, но вдруг представив, как он может сухо ей ответить, тут же стёрла и тихо расплакалась, сидя на кровати.
Она не заметила, но в другой комнате, тоже пересмотрев все сообщения телефона, нервно ходил Алексей. У него, в отличие от Зинки, было что прочитать, и эта информация совсем его не радовала. Мысли в голове путались, и, расхаживая по комнате, он пытался привести их в порядок. Вдруг Алексей остановился, будто решился на что-то, и направился в комнату Зины. К нему пришла полная уверенность, что надо всё рассказать ей, ведь вместе они придумают, как выкрутиться из этой нехорошей ситуации, но вся его решительность рухнула, едва он увидел её сгорбленную фигуру на кровати, тихо вытирающую слезы.
— Знаешь, — он присел рядышком и по-дружески положил руку на плечи. Она, устав крепиться, тут же уткнулась ему в грудь и навзрыд разрыдалась, — сегодняшний любитель Пушкина напомнил мне, как много крылатых фраз было у солнца русской поэзии. Вот, например, «чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Это истина, Зинка, причем в отношении мужчин в том числе. Как бы ты ни любил человека, нельзя полностью раскрывать свои чувства и душу, надо оставаться загадкой, эдаким запретным плодом. Однажды, ещё до Матильды, я, устав искать своё счастье и уже не надеясь найти его, спросил у отца, за что он так любит маму уже более тридцати лет, и он ответил мне, улыбаясь: я до сих пор её не разгадал, твоя мама для меня вечная тайна. Не стоит ему писать, — забрав у неё из рук телефон, сказал Алексей, — пусть он подумает, пусть оценит, что имел, ну а если нет, то тогда и не стоит это всё даже маленькой слезинки.
Он качал её, обняв двумя руками, как маленького ребёнка, а Зинка так и не могла остановиться, а лишь почувствовав, как её жалеют, ещё больше расплакалась.
Именно это им не дало ни увидеть, ни услышать падающую за окном с высоты водителя Макса Матильду. Хотя нет, водителя тогда уже звали Леонид.
6 апреля 1945 года
Кёнигсберг, Восточная Пруссия
Ганс не был фашистом, да что там, он и немцем-то был только номинально. Его предок, осевший здесь шотландский дворянин, положил начало их роду. Мать была у Ганса полька, а жена литовка. В общем, в жилах его сына текла гремучая смесь, намешанная столетиями, но как ни странно, в ней не было немецкой крови. Правда, это не убережёт Ганса от смерти, когда сюда придёт советская армия. А она уже близко, было слышно даже грохот канонад на подступах к старому Кёнигсбергу. Они не будут разбираться в качестве крови, фашизм уже столько натворил на их земле, столько ужасов пережили их родные, что солдаты каждого мужчину, живущего на немецкой земле, считают своим личным врагом.
