С левой стороны от нас тянулись помещения залов, раздевалок и душевых, справа были перилла балкона, а под ним — батутный зал: секционные квадраты, затянутые батутными сетками и бассейн с разноцветными поролоновыми шариками. С потолка свисали канаты.
Мы свернули к раздевалкам. И хотя из одного зала всё ещё доносились глухие удары, а в другом гудел пылесос, там никого не оказалось.
Упав на длинную деревянную скамью, я вытянулась во всю её длину. Шуба свесилась до пола, я уже ненавидела её всей душой.
— Всё. Я больше не могу. Давай просто сдадимся, и пусть нас заберут уже в полицию.
— Какое сдадимся? — Лёша был красный, взмыленный и разгорячённый азартом погони. — Осталось всего ничего. Сейчас передохнём и сделаем последний рывок. А потом… Потом поймаем тачку, домчимся до Тифа, и я напьюсь в хлам.
Он тоже лёг на скамью.
— Только, может, перед уходом попрыгаем на батутах?
— Ты совсем ненормальный?
— Ну, а чего? Рубашка всё равно уже помялась.
Я лежала и улыбалась. Мне уже давно не было так легко. В голове ни единой мысли. Страха или паники тоже. Только пульсирующие виски и беспечное детское «сейчас», почти такое же беззаботное и необъяснимое, как тогда в санях, когда чувствуешь жизнь не вокруг себя, а изнутри.
— Лёш, скажи, а у тебя родители есть? — я повернулась в его сторону.
Он неопределённо хмыкнул.
— Без родителей дети как бы не рождаются.
— И они все живы?
— Когда я к тебе уходил, были живы.
— И они не в разводе? И никто никого не бросал?
— Насколько мне известно — нет, — он привстал на локте.
— И тебя не наказывают, не бьют, мозг не выносят, отец не бухает и не унижает?
— С чего вдруг такие вопросы?
— Да так, просто. Любопытно стало, откуда берутся такие счастливые люди, как ты.
— Во-первых, таких, как я, больше нет, — он многозначительно помолчал. — А во-вторых, не называй меня Лёшей.
— Почему это?
— Лёша — это так, для случайных, мимолётных, однодневных связей, а после того, что у нас сегодня было, — он нагло подмигнул. — Можешь звать меня Лёхой. Это такое секретное имя для своих.
Удивительно, но в нём не было фальши, напускной мутности или второго дна. Мне с моим вечным подозрительным недоверием прежде не доводилось встречать столь гармоничное сочетание адекватности и открытости.
— Лёха, — произнесла я вслух, прислушиваясь, как звучит. — Ну, такое.
— В смысле? — он настороженно покосился.
— Ну, как тебе сказать, буква «Ш» она такая приятная, мягкая что ли… Как шуршание, как шелест, как шёпот, а «Х»… «Х»… — я задумалась, подбирая слова.
— Хуже, — охотно подсказал он и тут же, оживившись, сел. — Короче, училка в классе:
«Сегодня, дети, мы проходим букву «Х». У кого есть примеры?» Вовочка тянет руку. Училка: «Нет, Вовочка, тебя я спрашивать не буду, ты еще за букву «Б» папу не привел!»
И тут внезапно я закатилась. Громко, в голос, совершенно позабыв об осторожности. Смеялась и смеялась, не в силах остановиться. Живот свело, по щекам потекли слёзы. Я билась на лавочке, как выброшенная на берег рыба. И дело было не в самом глупом детском анекдоте, и не в том, что у Лёши неожиданно получилось его смешно рассказать, виной всему было скопившееся напряжение, стресс, нервы.
Лёша, явно не ожидал такой реакции.
— Тише ты. Ща народ сбежится. Прекращай. Выберемся, я ещё тебе тысячу таких расскажу.
Но я, вытирая слёзы локтем, продолжала задыхаться от смеха.
Вскочив со скамейки, он подбежал, схватил за шубу на плечах и усадил, облокотив о стену.
— Походу у тебя истерика, — плюхнувшись рядом, обхватил за плечи. — Ладно, шутки кончились. Давай сваливать отсюда. Сейчас спустимся и просто уйдём. Здесь никто про нас ещё ничего не знает. Залы работают, а значит, выход ещё не заперли.
От него очень вкусно пахло шоколадом, и именно этот запах, а не утешительное заговаривание зубов, вернул меня к действительности.
— У тебя есть шоколадка?
Несколько секунд Лёша недоумённо смотрел, потом, спохватившись, шлёпнул себя по лбу и вытащил из кармана плитку зверски измятого молочного шоколада с фундуком.
— Совсем забыл. Это тебе.
Мы двинулись в сторону лестницы вдоль балкона. Где-то хлопнула дверь, звук пылесоса переместился ближе. Позади нас в глубине помещений послышались мужские голоса, в них мне почудились нотки Бэзила.
Я прибавила шагу, почти побежала. Лёша тоже ускорился. Ковролиновое покрытие мягко пружинило под ногами.
До лестницы, ведущей на первый этаж, оставалось чуть меньше половины пути, как вдруг дверь одного из залов распахнулась и оттуда вышел накаченный, татуированный бугай в чёрной майке.
— Вы кто? — крикнул он издалека.
Я остановилась, Лёша продолжал идти ему навстречу.
— О, наконец-то хоть кто-то живой, — дружелюбно отозвался он. — Заблудились чуток. Не подскажешь, где у вас здесь выход?
Бугай угрожающе преградил ему дорогу.
— По раздевалкам шаритесь?
— Какое по раздевалкам? — Лёша с негодованием развел руками. — В такое-то время. Ты чо?
— А как отказались тут?
— Сам не пойму, туда пошли, сюда. Девчонка моя туалет искала, короче, ты нам просто скажи, как выйти.
— Вы чё, нарики? — бугай сквозь него пристально смотрел на меня.
— Да чего ты такой подозрительный? Нормальные мы, — Лёша притормозил на безопасном расстоянии от него.
— Вам перепихнуться больше негде? — продолжал допытываться мужик.
— Негде. Давай мы просто уйдём и всё?
Сзади послышались торопливые шаги. Я обернулась.
От торгового центра по коридору к нам неслись Фил с Бэзилом.
Я кинулась вперёд, намереваясь проскочить бугая, но Лёша, схватив меня за руку, потянул к перилам. Объяснять ничего не потребовалась. Как по команде мы оба забрались на них и уселись, свесив ноги в сторону батутного зала. Внизу, метрах в шести от нас бассейн с поролоновыми шариками.
