На улице обозначилось просветление. Дождь на время прекратился. На дорожках появились люди. Гуляющие с колясками мамочки, пенсионеры с палками для скандинавской ходьбы, женщины с продуктовыми сумками.
За забором, схватившись за прутья, который час подряд стоял человек в прозрачном дождевике и смотрел на школу. Мне не нужно было видеть выражение его лица, чтобы понять, что с ним происходит. После мамы Женечка больше всего на свете любил школу.
Ему тяжело давались эмоции, но он определённо страдал. Здесь я понимала Женечку, как никто другой. И пусть мои чувства были притуплены не с рождения, я точно также, как и он, отчётливо ощущала необъяснимое и неизбежное наступление хаоса.
Человечки в тетради, которых я всегда рисовала на полях во время урока, яростно бились в толстую кирпичную стену, отступая перед разрастающейся тьмой.
Тихим вибрирующим кряком пришло сообщение. Я открыла и не поверила своим глазам.
«Ты мне сегодня приснилась».
Перечитала эту фразу раз двадцать и огляделась. Сообщение было от Томаша, но, может, кто-то взял его телефон и решил прикольнуться?
Сам Томаш сидел очень ровно, и лишь едва заметно склонённая голова выдавала, что всё-таки он держит телефон.
«Просто какой-то очень добрый сон был. Светлый. И ты в нём добрая. Поэтому написал».
— Томаш, повтори, что я сейчас сказала, — физичка стояла неподалёку от его места и ей, в отличие от меня, было прекрасно видно, чем он занимается.
— Как и при механических колебаниях, в случае электрических колебаний нас не интересуют значения силы тока, напряжения и других величин в каждый момент времени, — чётко, слово в слово произнёс Томаш с места.
— Хорошо. Но телефон всё равно, пожалуйста, убери, — физичка одобрительно похлопала его по плечу.
Обычно ему никогда не делали замечания. Но после того, как она отвернулась, он всё равно прислал ещё одно сообщение:
«Извини за вчерашнее. Я не хотел, чтобы вышло грубо».
Остальные пол урока я размышляла над тем, что ему ответить. Но, ничего не придумав, решила не отвечать вообще.
Писать Томаш перестал, однако неожиданное намерение выяснить со мной отношения не оставил и после того, как я, постояв немного с Бэзилом и Филом под дождём за гаражами, отправилась домой, нагнал, не доходя до деревянного забора строящегося дома.
Надо мной навис его зонт, и я обернулась.
— Чего ты хочешь?
— Чтобы ты меня пригласила к себе, — по-наглому заявил он в стиле моих вчерашних провокаций отправиться к нему домой.
— С какой это стати мне тебя приглашать?
Он шёл сзади по настилу и держал зонт надо мной. На секунду остановился возле ямы, заглянул в неё, но тут же снова поравнялся со мной.
— Могли бы и на улице поговорить, но здесь холодно и дождь.
— О чём поговорить?
— Я знаю, что ты меня в чём-то подозреваешь. Но я ничего плохого не сделал.
— И почему это я должна тебе верить?
— А вот об этом я и хотел поговорить в нормальной обстановке.
— У меня дома не нормальная обстановка, — мы дошли до моего подъезда.
Притормозив, я поняла, что если прогоню его, то потом просто умру от любопытства. Открыла металлическую дверь.
— Ладно. Давай внутри поговорим.
Мы поднялись на один этаж.
С его волос, плеч, зонта текло. С меня тоже. Остановились друг напротив друга. Я облокотилась спиной о перила.
Около минуты Томаш ничего не говорил, молча разглядывая меня. Взгляд тяжёлый, но спокойный и ласковый. В прошлый раз, когда я с искренним простодушием решила, что нравлюсь ему, он смотрел также. Мне потребовалась изрядная доля мужества, чтобы собраться и не растаять.
— Давай по делу. Если я немедленно не переоденусь, точно заболею.
— Не хочу, чтобы ты думала обо мне плохо, — обозначая открытость, он ласково улыбнулся.
Ещё одна провокация, будто нарочно мстил за мои издёвки в автобусе.
— А тебе не всё равно?
— Как выяснилось, нет, — он вытер с моей щеки капли, и по спине пробежали мурашки.
Это было уже слишком. Я поднялась на одну ступеньку вверх.
— Тебе что-то от меня нужно?
— Хотел поговорить. Мне приснился сон…
— Это я уже слышала, — перебила его я, чувствуя, как сильно начинает колотиться сердце. — Можно конкретнее?
— Мне приснился сон, и я решил, что должен извиниться.
Он снял с меня капюшон и провел рукой по волосам, приглаживая их.
— Тебе так лучше.
Слова застряли в горле. Дурацкий Томаш. Зачем он это делал?
От беспомощности я готова была расплакаться. Вся прежняя злость и обида улетучились в один момент. На ум не приходило ни одной злой шутки, а сил дать ему отпор не было. Мозгами я понимала, что это разводка, но желание откликнуться на его тепло оказалось ещё сильнее.
— Что-то не так? — он перестал улыбаться и с таким участием заглянул в глаза, что я тут же бросилась вверх по лестнице.
Неслась, перемахивая через ступеньку, на полной скорости до своего этажа и потом несколько минут стояла перед дверью, пытаясь отдышаться, чтобы Кощей не подумал, будто за мной гнались.
Но он преспокойно спал.
После приступа Кощей заметно ослаб. Взял на работе больничный и лежал всё время.
Ему было шестьдесят девять. Не такой уж и старый, чтобы помирать.
Перед тем, как выключить телевизор, я немного задержалась, приходя в себя и слушая прогноз погоды. Жизнерадостный дядька в круглых очочках обнадёживающе сообщил, что через неделю дожди окончательно прекратятся и наступят холода.
Томаш, похоже, недооценил мои умственные способности. Решил, что, поддавшись на его нежности, я с лёгкостью сдамся, и потом меня будет легко раскрутить удалить ту запись. Или хотя бы держать на близком расстоянии, чтобы мне не пришло в голову ломануться в полицию.
Испугался после вчерашнего разговора и раскаялся в своём недальновидном поведении. Видел же, что продолжает мне нравиться, и решил этим воспользоваться. Хитрый, безжалостный план.
Вот уже в третий раз он делал мне очень больно, так больно, что я не знала, куда себя деть и как избавиться от этой горечи.
И всё же самое отвратительное во всём этом было то, что я чуть было не повелась из-за того, что неоднократно представляла себе нечто подобное. Стыдные, глупые, девчачьи романтические фантазии. Мысли, с которыми я постоянно вела войну. Чёртова флешка. Чёртов Томаш. Чёртова осень и дождь. Что-то окончательно запутывалось во мне.
Не переодеваясь, я достала телефон.
