— Ну, ты реально Шерлок.
Глава 11
Иногда мне казалось, что за школой жизни нет. Было странно думать, что всё, что сейчас составляет её суть, очень скоро исчезнет насовсем.
Я представляла будто приезжаю на вокзал в незнакомом городе и стою посреди платформы с чемоданом, без адреса, без денег, без плана.
Если бы собирали экспедицию поселенцев на Марс, я бы отправилась туда с большим воодушевлением, чем в тёмную неизвестность под названием «после школы».
— Таких, как ты, я повидала сотни, — однажды сказала Яга. — В школе они все звёзды: смелые, красивые, популярные. Но потом школа заканчивается, а у них больше ничего нет. Ни интереса, ни сил, ни способностей заявить о себе в новой, взрослой жизни. Вот они и цепляются изо всех сил за окружающий их мирок. Выходят замуж за самого главного идиота в своей компании, который вскоре сопьётся или станет наркоманом, рожают выводок детей и устраиваются работать продавщицами в соседнем магазине.
Я не воображала себя звездой, в том смысле, о котором говорила Яга, но она была права — бездействие, как и хаос, обладало особой притягательной силой.
Томаш вернулся в школу. Мы не общались, но что-то изменилось. Время от времени я ловила на себе его взгляд, а когда он отворачивался, сама смотрела на него.
Больше он не выглядел высокомерным. Злое чувство обиды ушло, и мне вдруг захотелось просто поговорить с ним. Расспросить про работу, узнать, о чём он думает, когда делает вид, что совершенно спокоен, посидеть на их тёплой кухне в смешных тапочках-собаках, увидеть снова, как он жарит сосиски и почувствовать их аппетитный, домашний запах.
Между нами повисло неясное, непроходящее ожидание. Оно ощущалось повсюду. На уроках, где я привычно разглядывала его спину. В столовой, когда мы, смеясь и болтая, завтракали, а Томаш в другом конце стола что-то читал в телефоне, не поднимая головы. Когда играли на физре в волейбол или лазили по канату. Когда после школы расходились по домам и, даже приходя домой, я каждые пятнадцать минут проверяла телефон, словно ждала сообщения. Казалось, что-то вот-вот должно произойти.
И оно произошло. Перед выходными. В пятницу. Через три дня после того, как Кощея увезли в больницу.
Дожди, наконец, закончились и стало просто холодно. Ноябрь с его зловещим минором и обречённой чернотой болезненно отзывался в душе безнадёгой. Куртка, подарок Бэзила, грела ещё меньше, но я рассчитывала проходить в ней как можно дольше, потому что зимний пуховик у меня был уже заношенный и детский. Зато ботинки почти просохли.
Как и в прошлый раз Томаш догнал меня по дороге домой.
Откуда-то всё ещё приносило под ноги бурые листья, хотя дворники их тщательно везде собирали.
— Приходи завтра к нам, — Томаш пристроился рядом. — В два. Даша просила тебя позвать.
— Какой-то праздник?
— Просто так.
— А мама разрешит?
— Её не будет.
— Серьёзно? И где же она?
— Уехала к родственникам на пару дней, — соврал и глазом не моргнул.
Я внимательно следила за выражением его лица.
— К тем самым? Мишеньке и Танечке?
— К кому?
Изобразить удивление ему удалось особенно хорошо.
— К детям своим настоящим.
— Не понимаю, почему ты это сказала.
— Меня это, конечно, не касается. Просто не надо врать. Вот как я пойду к тебе, если ещё неделю назад думала, что ты убил Надю? Зная, что твоя мама совсем не твоя мама, и что в школе никто понятия не имеет, где ты живешь и кто ты такой на самом деле?
— Откуда ты узнала про маму?
— Тебе нужно было подыскать кого-нибудь из другого района.
— Ты говорила об этом ещё кому-нибудь?
— Пока нет.
— Даже своим друзьям?
— Если я скажу, что никому не говорила, тебе будет проще меня убить.
— С этим не поспоришь.
На меня он не смотрел, только себе под ноги. Ботинки у него были тёмно-коричневые, с чёрными шнурками и такие чистые, будто он не месил в них, как все, осеннюю грязь, а парил над дорогой.
Мне стало стыдно за свои.
— Ты уже решил, как собираешься избавляться от моего трупа?
— Не всё ли равно?
— Конечно, нет! Я же должна буду правильно подготовиться. Если ты меня в колодец потом запихнёшь, то можно не краситься и голову не мыть. И одеться как-то попроще, вдруг потом Кощей захочет мои шмотки на Авито продать. Кстати, извращения в программе намечаются? Я тогда бельё красивое надену, чтобы на фотках в полицейских отчётах получше выглядеть.
— Бельё можешь надеть, но на фотках его не будет. Фоток вообще не будет. Только если отдельных фрагментов костей и кожи. Если бы я планировал убийство, то избавлялся от трупа с помощью щёлочи или кислоты, — он растянул искусственную улыбку. — Будем считать, что договорились.
— А ты не слишком наглый?
— А что ещё остаётся, если у тебя самой не хватает смелости подойти?
— Может, не смелости, а желания?
— Желание у тебя есть. Но ты боишься Бэзила.
— Или ты боишься Бэзила?
Я с вызовом развернулась, но ему было всё равно.
— Я — нет.
— Почему тогда в школе не подошёл?
— Придёшь завтра — расскажу.
— Мне кажется, или ты пытаешься заманить меня к себе любыми способами?
— Не кажется.
— Значит, убийство всё же планируется?
— Возможно. Но точно не завтра.
Мы дошли до моего подъезда.
— Я к двенадцати завтра в больницу еду, потом могу к вам, но, скорей всего, опоздаю.
— Мы подождём, — не вынимая рук из карманов, он кивнул, прощаясь, и повернул обратно.
Кощей выглядел плохо. И без того худой, он стал совсем скелетом. Кожа на щеках обвисла и посерела. Седые волосы болтались сосульками. Голубые глаза потускнели.
В палате стояла духота, воняло лекарствами и потом. Его соседей было четверо. Все такие же, как он — осунувшиеся и страшные.
Кощей похлопал перемотанной бинтом на сгибе локтя рукой по одеялу, приглашая меня садиться. Я опустилась на краешек.
— Как ты себя чувствуешь?
— Мне шестьдесят семь и я в больнице. Как мне себя чувствовать?
Дед на соседней койке одобрительно закряхтел.
— Долго тебе лежать?
— Надеюсь, помру раньше, чем выпишут.
— Зачем ты так говоришь?
— А как ещё говорить? Здесь хоть кормят и лекарства дают. А дома что? Лучше подохнуть в чистоте, чем на помойке.
