— Здесь ничего нельзя трогать, — предупредила Даша. — Слава сделал это на случай, если вдруг придёт кто-то из школы или проверяющие. У нас даже зубная щётка лишняя стоит.
— Но вдвоём в одной комнате, наверное, неудобно. Тем более, Слава мальчик, а ты девочка.
— Он мой брат, какой он мальчик? — Даша весело засмеялась. — Да его и дома почти не бывает. Так что вся большая комната моя.
Мы вышли из «маминой комнаты», и она аккуратно прикрыла дверь.
— А знаешь, что случилось с нашей настоящей мамой? — спросила она таинственным полушёпотом.
— Нет, — подыграла я ей.
— Тебе какую версию? Для всех чужих, Славину или настоящую?
— Конечно, настоящую.
Она сделала вид, что задумалась.
— Нет, извини. Пожалуй, настоящую я не могу тебе сказать.
— Я никому не расскажу… Ты же знаешь, Слава бы меня не позвал сюда, если бы не доверял.
Состроив хитрую мордочку, девочка потащила меня за собой, усадила на ковёр посреди комнаты и сама устроилась напротив.
— Я расскажу тебе Славину версию. Мне он говорит, что она пошла купаться и утонула.
— А на самом деле?
— На самом деле она хотела утонуть и утонула, — Даша выжидающе смотрела на меня. — Только Славе не говори, что я это тебе сказала. Он не хочет, чтобы я знала правду, и я делаю вид, что не знаю.
— Понятно, — я не очень поняла, можно ли расспрашивать и как она вообще относится к этой теме. — А какая версия для чужих?
— Ну… Если кто-то попадается очень любопытный, то мы рассказываем, что она уехала в командировку и скоро вернётся.
Девочка подползла на четвереньках ближе.
— Знаешь, почему я тебе доверяю?
— Почему?
— Потому что у тебя тоже мамы нет. Мне Слава сказал.
— Ну, у меня совсем другое. Моя мама просто отказалась от меня.
— Да нет, тоже самое. Наша тоже от нас отказалась. Ты скучаешь по своей?
— Я её плохо помню. Но стараюсь вообще не вспоминать.
— Вот и я стараюсь не вспоминать. Моя мама была художницей, а твоя?
— Моя… Моя… Да никем. Со мной сидела дома.
— Моя тоже сидела, но не с нами, а сама по себе. Могла сутками из своей комнаты не выходить. Так что мы привыкли, что её нет. У неё часто депрессии были и творческие кризисы.
Даша говорила довольно беспечно, но в голосе слышалась обида.
— Всё. Мне неприятно об этом думать. Лучше я тебе свои пуговки покажу.
Быстро вскочив, девочка открыла маленький выдвижной ящик мебельной стенки и вытащила оттуда пухлый тёмно-синий бархатный мешочек, после чего вернулась ко мне и высыпала из него на ковёр десятка три пуговиц. Совсем разных. Различного цвета, размера и формы.
— Они какие-то особенные? — я взяла одну и покрутила в пальцах.
— И да и нет, — Даша принялась заботливо раскладывать их в линию. — Это потеряшки. Они ищут семью.
— В каком смысле?
— Просто ждут, что они кому-нибудь понадобятся. Когда я их нахожу, всегда забираю себе. И мы обязательно подбираем им подходящую компанию. Вот, смотри, — она провела пальцем по пуговицам своей вязанной кофточки. — Видишь, они не все одинаковые, но очень похожие.
— Здесь даже на одну больше, чем нужно, — заметила я.
— Точно. Ты внимательная. Мне пришлось её пришить, потому что она сюда очень подходит. А если набирается много и ни с чем не сочетается, я делаю коврики.
Она снова вскочила и через минуту принесла несколько белых кухонных полотенец, на которых в виде узоров были нашиты пуговицы.
— А иногда превращаю их в талисманы, — Даша сунула мне в руки несколько пуговиц, подвешенных на веревки. — Или можно их пришить наизнанку одежды, и тогда они станут оберегами. Только нужно определённым способом пришивать. Я умею. Ты знаешь, что пуговицы называются пуговицами, потому что раньше люди верили, что они отпугивают зло?
Я вспомнила пиджак Томаша.
Даша говорила очень торопливо, шустро подсовывая мне ту одну пуговицу, то другую.
— Давай ты себе тоже одну заберёшь? Ты не пожалеешь. Они будут очень рады. Ты им нравишься. Они мне сами сказали. Хочешь, я тебе пришью? Выбирай.
Покопавшись среди тех, что валялись на полу, я выбрала самую большую, ярко-синюю.
— Ура! — воскликнула девочка. — Я так рада, что ты выбрала её. Потому что яркие и непохожие всегда сложнее всего пристроить. Снимай кофту.
Даша достала большую швейную шкатулку, где было множество разноцветных клубочков, ниток и утыканная симпатичными булавками, игольница в форме сердца, и, пока она подбирала нитки, а потом старательно пришивала пуговицу на внутреннюю сторону моей толстовки, я рассматривала её и думала о том, как бы я поступила на месте Томаша, будь у меня младшая сестра и попади мы в такую ситуацию. Сделала ли я бы всё, чтобы остаться вместе?
По сути, я никого не любила настолько сильно. И вообще не понимала, что это такое. Я не была ни к кому привязана и никем не дорожила. Моя семья — Кощей и Яга. Я должна была любить их, но между нами всеми этого никогда не было. Никаких особых чувств, тепла или привязанности.
А ведь, наверное, очень приятно, когда тебя любит вот такой ребёнок. Когда ты для него важнее всего на свете. Быть может, это даже больше, чем приятно? Ведь если ты нужен кому-то так сильно, в тебе появляется особый смысл. Ты уже не просто ты.
Я запретила себе думать обо всём таком уже давным-давно, а тут внезапно всколыхнулось и в один миг накрыло с головой.
Мы с мамой и папой катаемся на настоящих больших санях, запряжённых прекрасными белыми лошадьми. Всё вокруг нарядное и праздничное. Это Масленица, и повсюду, сколько я могу видеть, полно людей. Откуда-то доносится музыка. И ещё лежит толстый, искрящийся снег, но солнце уже светит настойчиво и тепло, ощущается приближение весны.
Я полулежу между мамой и папой на застеленной меховой шкурой скамье, а ветер порывисто обдувает мне лицо. И в тот момент я чувствую себя такой удивительно счастливой, что никак не могу выразить это словами, потому что ещё не понимаю, что это счастье. Я думаю, что это просто радость. И поэтому просто смеюсь. Хохочу изо всех сил. И мне чудится, будто вороны, раскачивающиеся на голых берёзовых ветках, не каркают, а тоже смеются. И две мохнатые шавки, бегущие за санями, смеются, и чучело Масленицы в разноцветных лентах, и кругленький, надкусанный блинчик, через дырочку в котором я смотрю на солнце.
И ещё помню, как купаемся на море. Папа то и дело вылавливает меня и кидает в воду. Снова и снова. Я отлично плаваю и представляю себя рыбой, выскользнувшей из сетей рыбака. И когда он в очередной раз подхватывает меня, откуда ни возьмись появляется мама и обнимает его так, что я оказываюсь зажата между ними. Я громко верещу и жадно глотаю воздух, как это делала бы оказавшаяся на воздухе рыба. Родители смеются, поэтому я верещу и бьюсь ещё сильнее.
