Вместе с Томашами Надя проводила праздники, ездила с ними в Москву за покупками, ходила в кино и на прогулки до тех пор, пока зависимость Марины от таблеток не начала мешать нормальной жизни. Мать стала странной, отстранённой, с резкими перепадами настроения и затяжными непонятными болезнями. Тогда Надя чуть ли не переселилась к ним, взяла на себя всё хозяйство и постепенно почти превратилась в члена их семьи.
А потом у Марины случился затяжной кризис, из которого она так и не смогла выбраться. Отправившись в один прекрасный день на озеро, она оставила записку о том, что намеревается покончить с собой и в своей смерти никого не винит.
Сначала Слава бросился на поиски матери, а затем позвонил Наде.
Надя приехала и сказала, что нужно ждать и оповещать об этом пока никого не стоит. Ведь, если вдруг Марина действительно покончила с собой, Славу с Дашей немедленно отправят в специализированные детские учреждения. А стоит узнать об этом Марку, то он сделает всё, чтобы забрать девочку себе, а также перестанет переводить им деньги и оплачивать содержание деда.
Славе подобное развитие событий казалось катастрофическим, поэтому он сразу согласился держать случившееся в тайне.
Однако спустя некоторое время отсутствие Марины стали замечать сначала соседи, а потом и в школе, где они с Дашей учились. И вот тогда Надя предложила им переехать в Москву, пообещав, что найдёт возможность устроить их в школу так, что родительские документы и участие не потребуются. Она подыскала им квартиру и договорилась с женщиной, согласившейся для отвода глаз изображать их маму.
Сорвавшись, они уехали посреди учебного года. Слава не доучился в десятом, а Даша в третьем, поэтому в новую им пришлось пойти с потерей класса, первого сентября, не привлекая к себе лишнего внимания.
Слава хотел бросить школу и устроиться работать, но Надя объяснила, что на несколько лет им нужно стать как можно более незаметными и не привлекать к себе внимание, а школа для этих целей — самый лучший вариант.
Пока Слава не заинтересовался мной, всё было хорошо. Но узнав о его увлечении, Надя внезапно отреагировала очень резко. Болезненно и нетерпимо. Сначала убеждала, что заводить девушек и друзей небезопасно, а вскоре и вовсе раскрылась в своих чувствах к нему. И с этого момента у них всё пошло наперекосяк. Примерно в это же время в Пуговицах умер дед Томашей, и Надя умоляла Славу не рассказывать об этом Марку, чтобы деньги, предназначавшиеся на содержание деда, теперь шли на её мать. Из-за этого они очень сильно поругались, Надя уехала и пару месяцев не объявлялась, а вернувшись, сообщила, что устроилась в школу и теперь намеревается приглядывать за ними. Надя перестала быть милой и заботливой няней, она превратилась в требовательную, капризную и властную тираншу.
Сначала Слава предполагал, что она ведёт себя так из-за денег Марка и решил, что тогда она больше его заинтересована в том, чтобы Дашин отец ничего не знал, поэтому немного расслабился, но, как оказалось, зря. Деньги у Нади были и свои. Откуда она не говорила, но с одержимостью копила на квартиру, новые паспорта и переезд в другой город. Дело было вовсе не в деньгах, а в нём самом и немного в Даше.
Надю полностью захватила идея о том, что они должны стать настоящей семьёй. При этом она требовала от Славы одновременно и сыновьего послушания, и братской опеки, и любовного восхищения. Тогда-то он неожиданно понял, что имеет дело с психически нездоровым человеком, и что её чрезмерное участие в их жизни с самого начала было продиктовано навязчивым желанием стать предметом его внимания, заботы и любви. Всего того, что она видела в его отношении к Даше. Надя даже намеревалась, оформив поддельные документы, удочерить девочку, чтобы навсегда сделать его зависимым от себя.
Поэтому школьную влюблённость Славы физручка восприняла с безумной ревностью, она закатывала такие сцены и истерики, от которых ему делалось жутко. В ход шли все возможные запугивания, начиная от звонка Марку и заканчивая самоубийством. Один раз она воткнула себе в ногу нож, а в другой опустила локоть в кипящую кастрюлю. Самого Славу она никогда не трогала и даже боялась причинить ему физическую боль, но когда стало ясно, что выгнать из школы меня не получится, перешла к прямым угрозам в мой адрес.
Именно такую историю поведал мне Томаш, и звучала она весьма правдоподобно, особенно с учётом того, что я знала об Антоне.
— Мне нужно подумать, — я забрала свою руку из его горячих ладоней и поднялась.
— О чём? — он обеспокоенно выпрямился.
— Моя жизнь простая, как отрезки на горизонтальной прямой, а тут сплошные сложные функции. За пять минут не решишь.
— Не надо ничего решать, — Томаш пошёл за мной в коридор. — Я рассказал тебе всё по-честному, чтобы ты больше не додумывала лишнее.
— Лишнее? Да я подобное при всём желании не смогла бы выдумать.
— Микки, ты мне очень нравишься, — стоя в шаге от меня и пристально наблюдая, как я вожусь с курткой, сказал он с нажимом. — Очень. Вот об этом подумай, как следует.
Я рассеянно кивнула.
— И, если… Если я тебе тоже нравлюсь, — с осторожностью, словно недавнее «Теперь ты со мной» говорил совсем другой человек, произнёс он. — У тебя нет причин меня избегать.
Я замялась. Уходить так, будто я обижена, было неправильно. За доверие нельзя платить неблагодарностью. Но именно доверие являлось главной неизвестной в этом замысловатом уравнении.
Из комнаты высунулась Даша, увидела меня в одежде и, молниеносно подскочив, крепко прижалась:
— Так не честно! Почему ты сразу уходишь?
— Как же сразу? — я погладила её по голове. — Я у вас уже два часа. Сейчас почти восемь. Пока ещё до дома доберусь.
— Погоди, — вдруг спохватился Томаш.
— Я провожу.
— Не нужно. Нет настроения разговаривать.
Он замер со свитером в руках.
— Точно?
— Извини.
— А можно я тебе напишу в вотсап? — попросила девочка.
— Конечно. Слава тебе даст мой номер.
— Спасибо! — Даша обхватила меня за шею и прошептала на ухо: — Береги пуговицу.
— Обязательно, — я помахала Томашу над её головой. — Пока.
Он тоже помахал.
От внезапно возникшей между нами дистанции холод ощущался сильнее, чем от пронизывающего ветра на улице.
Мне требовалось либо принять эту полную странностей и белых пятен историю, либо, как советовала Лиза, прекратить всяческое общение со Славой.
Ещё до его рассказа, до полунамёков Даши, когда я ехала к ним из больницы, всё было почти нормально. Недосказанность существовала, но вопрос о выборе не стоял.
Теперь же, когда я узнала все подробности, по сути, ничего не изменилось, но на самом деле изменилось всё.
Как-то раз Бэзил в красках описывал, как у них в деревне режут и ощипывают кур. Описывал со смаком, со всеми натуралистическими подробностями, как они бьются, как кричат, нарочно, зная, что нам с Лизой это неприятно слушать. Казалось бы, ничего не случилось, и от самого этого рассказа ни одна курица не пострадала. Просто информация, просто дополнительное знание, как это бывает на самом деле, однако потом я больше года не могла видеть голые куриные тушки в магазине.
