— Не бойся, — сказала Наташа. — Обычно у нас спокойно. Сегодня просто день такой суетной. Я тебе потом расскажу. Вот сюда, — она широким жестом указала на очередной коридор, где снова одна за другой шли двери наподобие гостиничных.
Возле двери с номером 48 она остановилась и повернула ручку, пропуская меня вперед. Я вошла. Обстановка очень напоминала комнату Лидии Михайловны, Марго и другие, которые я здесь видела.
На полуторной кровати лежала стопка чистого белья.
— Ну, как? — спросила Наташа.
— Что как? — я достаточно разозлилась, чтобы вопросы вежливости отошли на второй план. — Вы мне обещали телефон.
— Да-да, я помню. Вот он, — она указала на чёрный дисковый аппарат, стоящий на тумбочке.
Я с сомнением сняла трубку и уже собиралась спросить, как им пользоваться, как вдруг поняла, что в трубке нет гудков.
— Кажется, он не работает.
— Ага, — подтвердила Наташа. — Они тут все не работают.
— Зачем же мы сюда шли?
— Ты попросила телефон.
— Потому что мне нужно позвонить, — я почти кричала.
— Извини, это всего лишь шутка. У нас звонить можно только по заявкам за день. Я приму твою на рассмотрение.
Я попыталась её обойти, но она преградила дорогу.
— Не нужно истерик. Ты теперь здесь. Будешь вести себя хорошо, сэкономишь нервы и наше время.
— Вы мне можете объяснить, что происходит?
— Я всё объясню, когда появится полная ясность. Сейчас я лишь выполняю свою работу. Точно могу сказать только то, что твоей жизни ничего не угрожает и что скоро ужин.
— Пожалуйста, отпустите меня, — я старалась говорить ровно, но голос дрожал. — Мои знакомые знают, куда я поехала, и где меня искать.
— Это очень хорошо, — кивнула она. — Рада за них. И за тебя тоже. Мне, кажется, мы подружимся. Ты мне нравишься.
— А вы мне нет.
— Первое впечатление часто обманчиво.
— Значит, я типа в плену?
— Сейчас прими душ, переоденься, поспи и отдохни.
— Переодеться? — я еле улавливала смысл её слов.
— Вещи найдёшь в шкафу. Там всё. Отдыхай.
Наташа вышла, в двери что-то щёлкнуло, и стало ясно, что меня заперли.
Настоящая паника ещё окончательно не сформировалась, я просто никак не могла осознать, что происходит.
Раскрыв дверцы шкафа, я увидела чёрную спортивную сумку, в точности такую же, как была у меня дома, расстегнула молнию и обомлела. Внутри лежали мои собственные вещи.
Глава 27
По-прежнему ничего не соображая, я вытряхнула содержимое сумки на кровать. Серые джинсы скини, пушистый бежевый свитер с высоким горлом, тёплая клетчатая пижама, толстовка, две футболки, нижнее бельё, носки, косметичка, заколки, бумажные платки, зубная щётка и даже несколько учебников.
Кто-то очень постарался, собирая меня. Кто-то, кто отлично знал, где у меня что лежит, отыскав даже вязаную шапку с шарфом, которые я не носила уже года два.
Я недоумённо застыла, глядя на вещи. В кино в таких случаях у людей обычно начинается истерика, они бьются в двери со криками «Выпустите меня!» или рыдают. У меня же случился ступор.
Я стояла, уставившись на своё барахло, бесконечно долго. В голове ни единой мысли. Абсолютная пустота. Словно компьютер, перегруженный многозадачностью, внезапно выдал «синий экран». И, лишь когда процессор перезагрузился, я постепенно отвисла и присела на край кровати.
Должно быть, это было место для какого-то принудительного лечения и, скорей всего, психического. Судя по всему, Кощей посчитал, что у меня съехала крыша.
Однако его-то я с этим почти не доставала. Только просила узнать, кто на самом деле в колодце.
Да, мы поругались, но если бы за каждый семейный скандал людей отправляли в психушку, весь мир превратился бы сумасшедший дом. И потом, Кощей был болен, а я хоть как-то, но всё же помогала ему. Ходила в магазин, делала еду, и в обычные дни мы довольно сносно общались.
Чтобы пойти на такое, нужно иметь очень вескую причину. Я должна была представлять для него угрозу или помеху, но чему?
Было ли ещё что-то, о чём я не знала и не догадывалась? Быть может, он искал в этом выгоду? Кто-то предложил ему за меня огромный выкуп или он решил сдать меня на органы?
В моём положении подходил любой, пусть и ужасный, но объяснимый вариант.
И всё же я отправилась в Пуговицы не из-за Кощея, а по просьбе Тамары Андреевны. Выходит, директриса тоже в теме. Скорей всего, именно она это и организовала. Она знала про Пуговицы, имела здесь контакты и эту внезапную поездку на похороны тоже придумала нарочно.
«Только ничего не бойся», — сказал Женечка, когда я уходила.
Он был в курсе, что меня здесь оставят.
Это не я сопровождала его, а это Женечка привёз меня сюда.
Чем же я помешала Тамаре? Тем, что узнала про незаконное усыновление?
Но теперь, когда Лидия Михайловна и Надя были мертвы, какое это имело значение? Даже разболтай я кому-нибудь об этом, доказательств у меня не было никаких. И ни у кого не было, и при всём желании я бы не смогла воспользоваться этой информацией.
В последний раз мы поругались с Кощеем из-за моего звонка в полицию и просьбы узнать, жива ли Надя. Он разозлился. Говорил, чтобы не лезла. Но я пригрозила самостоятельно сходить в участок и лишь тогда он пообещал что-то сделать.
Поразительно. Раньше мне подобное и в голову не приходило. Я успела заподозрить всех, кого только можно. На него тоже думала, но совсем не так, как надо.
Тамара сказала, что опознание провели по-быстрому, и, хотя у полицейских оставались сомнения, Надю быстренько похоронили. И всё. Тишина. Никакого расследования, расспросов, поисков.
«Дело давнее, — сказала Тамара Андреевна. — Никому не нужное. Надя одинокая, никто не предъявит вопросов».
Я вдруг совершенно отчётливо поняла, почему дело свернули и убрали в «долгий ящик». Кто-то явно поспособствовал. Кто-то, кому это расследование не сдалось.
Тот, кто не хотел, чтобы что-то выяснилось. Кто имел доступ, возможность и связи.
Пытался ли этот кто-то скрыть, что похоронена не Надя, или целью было скрыть обстоятельства её смерти, я пока не понимала, но то, что без участия Кощея здесь не обошлось, теперь казалось очевидным.
Тамара Андреевна и Кощей. Шикарный тандем. Лучше не придумаешь.
Новая вспышка озарения заставила подняться и начать ходить от двери до окна, попутно разминая одеревеневшие ноги.
Бэзил говорил, что Антона подставили, подложили улики — пуговицы, которых поначалу и в помине не было.
