Я неловко притыкаюсь на крохотном пятачке под раскидистым деревом. Отпускаю сцепление, от выжимания которого у меня уже трясется левая нога, и автомобиль, резко дернувшись вперед, тут же обиженно глохнет.
Ну, блин! Опять забыла вернуть ручку на нейтралку. Ненавижу механику! Какой садист вообще придумал эту головоломку для всех конечностей? Чувствую себя, как на каком-то космическом тренажере для координации движений: выжать левой ногой, передвинуть рычаг, плавно отпустить левую, плавно нажать правой, снова выжать левой, переключить скорость, отпустить, правой на газ. И так до бесконечности перед и после каждого поворота, торможения, попытки вписаться в поворот. Что я, матушка моя родная, буду делать в горах? Одна, за рулем этой колымаги?
Но я заслужила короткую передышку.
Звонок телефона заставляет меня вздрогнуть, как от мелкого разряда тока.
– Милая, привет. Как у вас дела? Я уже чертовски соскучился по всем вам.
Его голос звучит привычно бодро. Он у нас молодец. Образец настоящего семьянина и признанный глава нашей, как он любит называть “банды”. Как бы не уставал, какие бы неприятности и проблемы не валились на его широкие плечи на работе, с нами, своей семьей, он всегда неизменно ласков и внимателен.
– Привет, любимый. Мы… спасибо, хорошо, да.
– Где там мелкие? Не хотят с папой поговорить?
– Мелкие? Эм-м-м… да они сегодня на речке с самого утра накупались, назагорались, а после обеда их прям разморило. Не хочу будить, если честно.
– Не, ну не надо, разумеется. Но жаль. Хочется услышать их голоса.
– А Зае ты не звонил?
– Мы с ней в Вотсапе переписывались все утро. Кучу фоток из Артека прислала. Довольна как слон, ну, ты и сама в курсе.
– Да, в курсе. Хорошо, что хоть в этом лагере ей нравится. Куча знакомых с прошлых потоков, кто-то из вожатых, кого она помнит. Так что ей там прекрасно. А ты как? Скоро домой?
– Да планировал уже через пару дней, но тут такое дело… – Он на мгновение запинается, а я устало прикрываю глаза. – Боюсь, как бы не пришлось задержаться немного. Но я буду всеми силами стараться поскорее вырваться домой. Ты же знаешь, мне без вас так тоскливо.
Ну… да, знаю. Разумеется.
– Прости, я тут целую охапку дров на весу держу, решили баньку затопить. Руки просто обрываются. Давай чуть позже тебя наберу?
– Нет-нет, я как раз вечером занят буду, ужин с партнерами. Так что до завтра, солнышко. Люблю Целую.
– И я тебя. Да.
Тоскует он. По солнышку своему. Сто процентов. Наверняка рядом с другим светилом – более молодым, более ярким, более раскрепощенным, более раскованным и смелым в исполнении тайных мужских фантазий.
Злые слезы, вдруг накатив, не желают смаргиваться и текут не то что дорожками, а широкими полноводными реками по щекам.
Божечки, ну какая же я ду-у-ура.
Намочив платок остатками теплой воды и протерев красное не столько от жары, сколько от недавнего напряга и мимолетного психа лицо, беру с переднего сидения дрожащей рукой рюкзачок и вываливаюсь в жаркий июльский полдень.
Только обойдя машину, замечаю, что с другой стороны того же самого дерева сидит какой-то бомж. Наверняка их называют здесь, в Европе, как-то по-другому. Но мне привычнее именно это слово для описания того лохматого, потрепанного нечто неопределенного возраста и пола, что свернулось калачиком в тени, как бродячий пес.
Еще раз проверив от греха подальше, что я включила сигнализацию, захожу в крохотный магазинчик – почти киоск, где с трудом поместятся два, максимум три покупателя – и тыкаю пальцами в запотевшие бутылки с водой, стоящие в холодильничке с прозрачными дверцами. Смуглая продавщица понятливо кивает, приветливо улыбнувшись, и набирает нужную сумму на калькуляторе.
– Уж не настолько я тупая, цифры-то понимаю, – буркаю я и отстегиваю нужную сумму.
Только вот теперь передо мной стоит задача посерьезнее – надо каким-то образом пальцами и гримасами объяснить, что мне надо позвонить в этот чертов “сервисио”. А еще умудриться поговорить с ними. Господи, милостивый, сделай так, чтобы трубку сняла та девушка, которая впихнула мне этот автомобиль. Она та еще сучка, и я ей это обязательно скажу, но она хотя бы говорит по-русски!
– Те-ле-фон, – по слогам произношу я в надежде на то, что это слово практически интернациональное и его поймут почти везде. Как “водка” и “спутник”, вместе с гребаной “перестройкой”.
После пяти минут несуразной пантомимы добиваюсь наконец разрешения позвонить со стационарного, хотя при этом приходится дополнительно выложить еще пять евро за услугу. Да уж. Так себе экономия на хорошем автомобиле. Чтобы я еще раз… хоть когда-нибудь… Лучше ночевать в хостелах и жрать фаст-фуд, ей богу.
Но и эти траты впустую. На том конце провода несколько человек по очереди что-то жизнерадостно лопочут по-испански, передавая друг другу трубки. И самое знакомое слово в этой трескотне – “трансмисьон” (коробка передач – прим. Автора). Да я не дура! Только что мне теперь делать с этим хреновым трансмисьоном?
С трудом сдерживая очередной приступ паники, бреду к ненавистому носителю проблемы и от злости пинаю колесо.
И в этот момент куча тряпья в тени вдруг начинает ворочаться.
Я поворачиваю голову на движение и уже в истерике ломлюсь в закрытую машину. Потому что бродяга встает во весь рост и идет прямо ко мне!
– Но абло эспаньол! Но! (Я не говорю по-испански, – прим. Автора) – лепечу я в ответ на какую-то тираду и продолжаю безуспешно дергать дверцу ручки. – Энд инглиш. Ноу инглиш! – Какого черта я не слушалась маму и не учила в свое время иностранные языки? – Я вообще, можно сказать, “же не манж, па сис жур” (знаменитая фраза из знаменитого фильма “я не ем уже шесть дней” – прим. Автора).
– Почему именно шесть? – вдруг на отличном русском с легким акцентом спрашивает лохматый бомж.
И в этот момент я впервые заглядываю в его глаза. И обмираю.
Однажды, несколько лет назад, в ветеринарке, куда я принесла своего котофана на очередную прививку, я увидела красавца питбуля. Он был великолепен несмотря на множество старых и новых шрамов, запекшуюся на лоснящейся шкуре бурую кровь и неловко поджатую лапу. И смирно сидел возле ноги хозяина, который будничным тоном интересовался, сколько стоит усыпить его. А на вопрос ветеринара о причине лишь пожал плечами и ответил:
– Старый стал. Проиграл подряд несколько боев. Мне его невыгодно лечить. Лучше я эти деньги потрачу на перспективный молодняк.
Я тогда проревела несколько ночей, поливая слезами шкуру своего другана, который лежал у меня на животе и терся о лицо, мурлыкал, легонько прикусывал пальцы, всем своим видом и поведением как бы говоря: “Хозяйка, мне тоже очень жаль. Но зато у тебя есть я. И я тебя люблю”.
У этого бродяги точно такой же взгляд – какой-то немыслимо усталый и обреченный. Как у старого бойцовского пса, что проиграл свою битву и готовится умереть.
