Но все равно мне нужен ответ.
– Да, М…мастер, – заикаясь выстанывает она.
– Что “да”?
– Да – хочу. И да – мне все еще стыдно. И да – что никто этого не узнает.
– Ты помнишь, что я обещал тебе?
– Кроме свободы?
– Кроме, – я дразню ее, оглаживая горячей, пульсирующей в собственной руке головкой члена вход, проникая на сантиметр и выскальзывая обратно. Ее поясница прогибается еще ниже, а голова запрокидывается, и копна светлых волос, рассыпавшихся по этой изящной женской спине, скользит суматошными змеями между жадных пальцев. За шумом крови в голове я с трудом различаю ее тихий голос, а свой собственный кажется рыком или скрежетом.
Если бы ты только знала, синичка, как сложно мне сохранять этот нарочито холодный и пренебрежительный тон в разговоре с тобой. Если бы только ведала, что каждое твое слово словно снимает с меня очередную тонкую полоску шкуры. Тонкую, но, сука, во весь рост.
– Вы обещали, что все останется только между нами.
– И ты доверилась мне. А сейчас ты кому больше веришь? Мне или своим глазам?
Я врываюсь наконец в долгожданное пекло, принимаясь вколачиваться в него отбойным молотком, вырвавшимся из рук. И резко срываю с нее повязку.
– Что? Нет! Не-е-ет! Не-е-ет!
– Смотри, птичка. Ты видишь это?
Она не может НЕ видеть.
Она видит наше отражение в огромном стекле, о которое опирается обеими руками. Огромное, гладкое, чуть притемненное стекло. За которым сидят люди. Много людей. Мужчин. И все они смотрят на нас.
Выражение их лиц можно описать по-разному: интерес, ожидание, волнение, нетерпение, задумчивость. Нет сомнений только в том, куда именно они смотрят – на распластанную, прижатую к стеклу, насаженную на меня, как бабочка на булавку, птичку. Ту самую, что бьется сейчас в моем захвате, но при этом не прекращает стонать и всхлипывать от наслаждения.
Они все глазеют на мою птичку.
– Я обещал тебе, что все останется только между нами. Я просил тебя поверить. Я поклялся тебе. И что видят твои глаза?
– Что вы меня обманули, Мастер, – она все еще пытается вырваться, но я держу крепко, очень крепко.
– И в твоей голове снова бардак, да, пичуга? Потому что наслаждение, которое ты испытываешь именно в эту секунду, снова борется с мыслями о том, что могут сказать или подумать о тебе эти незнакомые и неважные тебе мужчины. А еще с горечью от очередного предательства. Верно? Отвечай! – И я прикусываю нежную шею, краешек кожи, на котором обязательно останутся следы моего укуса, следы моего права на эту игрушку этой ночью.
– Я не хочу так, Мастер, – всхлипывает она.
– Ты доверилась мне этой ночью. Ты согласилась с тем, что все, что я сделаю с тобой, пойдет тебе на пользу.
В глазах уже почти черные мушки от подкатывающего неотвратимым девятым валом оргазма, и ее сопротивление слабеет, но она все еще предпринимает попытки вырваться. Нет, птичка, из этой клетки ты сама не вылетишь. По крайней мере не до того, как я получу с тебя все причитающееся.
– Вы меня опозорили и унизили!
– Чем именно? Сказал хоть одно грубое слово?
– Я не хочу, чтобы они на меня смотрели!
– О-о-о, а по-моему, как раз именно этого ты и хочешь, пташка моя. – Стеклянная поверхность затуманена ее дыханием, но я все же вижу, что она зажмурилась. Так не пойдет. – Открой глаза! Открой и посмотри на них. Открой сейчас же.
Мне приходится намотать на кулак ее волосы и слегка потянуть. Только так я могу видеть, что она не хитрит и не пытается скосить взгляд в сторону.
– Ты считала, что стала непривлекательной для мужа. Ты даже думала, что все мужчины вокруг вообще перестали обращать на тебя внимание. Как ты думаешь, сейчас все эти мужчины хотят тебя трахнуть? Как думаешь, их яйца уже посинели, пока они наблюдают, как колышется твоя грудь, когда я вхожу в тебя вот так? – насаживаю ее глубоко-глубоко, и мои собственные яйца влажно шлепаются о совершенно мокрую поверхность, так что она приподнимается на цыпочки, а ее зубы начинают постукивать.
– Но тебе ведь хорошо сейчас, да, птичка?
Она глухо стонет и тщетно пытается процарапать стеклянную поверхность.
– Смотри на них. Смотри. Не все ли равно тебе прямо сейчас, что их руки тянутся к ширинкам, чтобы начать наглаживать себя при виде твоего удовольствия? А если я сделаю вот так?
Я резко выхожу, и мой член недовольно дрожит от внезапной пустоты вокруг. Жестко, почти грубо разворачиваю ее и прижимаю спиной к холодному стеклу, одной рукой крепко удерживая тонкие запястья над головой, а второй приподнимаю ее ногу и снова устремляюсь в горячую тесноту, без которой уже самому невмоготу.
– А сейчас они наслаждаются видом твоей роскошной задницы, слегка расплющенной по стеклу, но все равно такой желанной и манящей для них. Как думаешь, они тебя хотят сейчас? Отвечай!
– Да.
– А ты? Ты их хочешь сейчас?
– Нет! Не хочу!
– А меня хочешь? – склоняю голову и втягиваю сосок, нежно дразня языком.
Упрямая птичка стискивает зубы и молча качает головой.
– Ты так боишься того, что кто-то упрекнет тебя в неподобающем поведении, кто-то заметит, что ты трахаешься, услышит об этом, прознает. Ведь хорошие девочки не должны трахаться, да? Только заниматься любовью в крепко закрытой комнате, пока все спят, пока никто не видит и не слышит? А может, ты так сильно этого боишься только потому, что тебе уже хочется, чтобы кто-то наконец застукал тебя за этим постыдным занятием? Увидел своими глазами, насколько ты прекрасна, когда делаешь это? Ты ведь хочешь кончить, да? Сделать это громко, ярко, свободно, очень-очень шумно. Так, чтобы на звуки и грохот сбежались все соседи и увидели твои припушхие, искусанные и зацелованные губы, твои растрепавшиеся во время секса волосы, отметины на твоей шее, почуяли витающий в воздухе аромат твоей бешеной страсти. И от дикой черной зависти назвали бы тебя шлюхой. Хотя ты трахаешься только с одним мужчиной, и даже не за деньги. Ты хочешь кончить сейчас вот так?
И она сдается под моим напором. Отпускает себя. Позволяет телу получить долгожданную разрядку.
– Пой, птичка. Пой, не стесняясь своих чувств и эмоций. Позволь им выплеснуться божественной музыкой. Пусть весь мир услышит, как тебе хорошо. Сейчас. Со мной.
Она кричит так громко, прямо мне в ухо, что я внезапно глохну. Словно рядом разорвался снаряд. И не только оглушил, но и помрачил на мгновение мое сознание. Взорвался, подлец, прямо в моей голове. Сжег к чертям собачьим все мозги, испепелил их, разметал клочьями остатки разума, остатки всего меня.
Кроме желания крепко удерживать в руках это податливое женское тело.
Я тяжело наваливаюсь на нее, все еще прижимая спиной к уже нагревшейся от жаркого пота стене.
