Я понял, что она задела так и не зажившую рану нашего Деда. Да она и сама это сразу поняла и забормотала извинения, но Дед остановил ее.
– Дочка, гибель моего сына вовсе не означает, что твоего ребенка ждет та же участь. Да и потом… Говорят же, что бомба в одну воронку второй раз не падает. Не бойся. Все с нашим Никитой будет нормально.
В общем, через пару недель после выпускного, бритый наголо, я уже сидел за партой учебной части. И еще через два месяца попал в разведроту, где очень пригодились все приобретенные на гражданке навыки.
Дед, как всегда, оказался прав. То, что не успело сформироваться во мне до призыва, окончательно сложилось только в те два сложных года, проведенных очень далеко от дома и в очень непростых условиях. Но жаловаться мне даже не приходило в голову. Потому что те трудности с лихвой искупались другим.
Другими.
Антоха, Колян, Костик и Пашка.
Мои первые настоящие друзья в этой жизни.
Не приятели, с которыми можно весело бухнуть или оттянуться. А те, которые прикроют спину, если в том будет нужда. Те, кто как-то самой собой стали почти братьями, почти семьей. Да нас так и звали в роте – “братки”, но не потому, что были отбитыми отморозками, а потому как все пятеро оказались неуловимо похожи друг на друга: практически одного роста, одной комплекции, одинаково спортивными и понимавшими друг друга с полуслова. И даже наш командир порой путал нас, называя в сердцах “пятеро из ларца”.
Все время службы я был на хорошем счету у командования и даже подумывал остаться на контрактной службе, но тут снова случился короткий разговор с дедом.
– Эй, разведка, решать тебе, конечно. Воинский долг почетен для каждого нормального мужика, и ничего против я не имею. Но быть воином в мирной жизни порой бывает даже сложнее. Потому что и на гражданке противников хватает. И их еще хрен вычислишь. В армии оно как: вот ты, а вон там враг. И задача твоя заключается лишь в том, чтобы добыть сведения о тех, на ком форма другого цвета. А тут оно случается так, что твой противник рядом, здоровается с тобой вежливо, улыбается в лицо, а за спиной козни строит. И ни черта ты не поймешь, что он в другой форме, пока не научишься вычислять таких гадов. Так-то, разведка. Вскрываемся?
А еще с дедом было дико интересно играть в карты.
Этот старый плут блефовал так виртуозно, что обыграть его мне удавалось в лучшем случае один раз на десяток другой партий.
– Эй, здоровяк, ты не только за лицом следи, когда играешь. Засекай все: движения рук, осанку, дыхание, быстрые взгляды, скорость речи. Если обычно молчащий игрок вдруг начал рассыпаться в любезностях и шутить, то не факт, что к нему пришла хорошая карта. Он может просто пытаться расположить тебя к себе, чтобы ты на подсознательном уровне не захотел играть против него, сечешь?
И я старательно сек.
А параллельно работал. Работал, работал и работал.
Сперва автослесарем, потом начальником цеха, наскреб деньжат на свой первый грузовичок, затем второй. Целый год сам ходил на дальняк. И дорога стала для меня такой же жесткой школой, как и армия. Зато без всяких заумных учебников изучил внутреннюю кухню нашей отечественной автологистики.
– Ну что, дальнобой, не пора ли за парту вернуться? – спросил как-то дед, когда я вернулся из очередного рейса. – Оно, конечно, баранку крутить весело. И к однополчанам можно по дороге зарулить. Да только к сорока годам захочется оседлой жизни. А оглянешься – и не с кем осесть-то. Да и не на что. Давай-ка ты, парень, переходи на новый уровень. Или думаешь, Ланка твоя тоже до сорока лет тебя ждать будет, пока ты отдуплишься?
Да, Лана. Моя Лана. Соседская девчонка, жившая на той же лестничной клетке, что и мы. Тихая и скромная отличница. Вежливая такая. “Добрый день, Никита”, “Добрый вечер, Никита”, и глаза в пол, словно боится посмотреть на меня. Оно и понятно, мелкая же была, на пять лет младше. Стеснялась меня. И я даже не заметил, как она выросла. Вроде из армии вернулся – все та же скромница и отличница, две тугие косички, пальтишко старенькое, ручки-ножки тростиночки. Пока работал в мастерской, тоже не до соседской девчонки было. Ну здоровается и молодец. А что в глаза не смотрит никогда… Ну, бывает. Видать рожей не вышел. Чо уж.
Но однажды в июльский вечер, вернувшись после очередной поездки в особо дальнюю тмутаракань, я подходил к подъезду родной пятиэтажки и вдруг… наткнулся на натуральную фею. Изящная фигурка в струящемся платье какого-то, черт его знает, как правильно зовут тот цвет, как мороженое крем-брюле, каблучки иголочки, блестящие на закатном солнце локоны, рассыпанные по точеным плечикам и глаза… Я впервые увидел, какого цвета у нее глаза. И прям враз дураком каким-то приключился. Так и застыл столбом на ее пути – ни обойти, ни переехать. За малым рот не раскрыл, слюнями капая.
И только когда это дивное видение привычным голосом произнесло свое “Добрый вечер, Никита”, я понял, что это Светка наша, соседская которая. И что я влепился, как груженый длинномер в глубокий кювет на крутом повороте, тоже понял. И что хрен она куда пойдет в таком виде без охраны, ага. Ибо враги, они ж кругом сами по себе образуются, если эта феевидная скромница кому-то в поле зрения попадет.
– Куда? – только и прохрипел тогда я, успев ухватить ее за руку.
А она вдруг покраснела вся, аж ушки засветились, и, заикаясь:
– Н-н-на вып-п-пускной. Я же школу в этом году закончила.
– Выпускной во сколько?
– Через сорок минут. Я еще цветы просто хотела купить. Классной нашей.
– Отставить цветы. Сам куплю.
В общем, дурак-дурак, а Ланку я тогда за руку притащил домой, заставил ее ждать меня – после дороги же, вонючий, как скунс – целых пятнадцать минут, пока душ принимал и брился. Сайгаком по весенней степи проскакал до своей комнаты в одном полотенце, напялил самое свое приличное шмотье и за руку отвел феечку до школы. Цветы, конечно, тоже купил, да столько, что классная ее еле обхватила тот букет.
Кстати, Ланкину руку из своей лапы больше не выпустил. И караулил весь выпускной, грозно зыркая на любого потенциального ворюгу так, что желание пригласить ее на танец мигом отбивал. Ибо не хрен. Сам прекрасно оттанцевал с ней всю ночь, благо, школа была своя, родная, и учителя меня еще не успели забыть, вот и не выгнали. Да я бы и не выгнался по доброй воле. Запарились бы изученные за одиннадцать лет школьные нычки закрывать от меня.
И мы вместе встречали первый в ее жизни “взрослый” рассвет. И ее первый поцелуй тоже случился тогда же. Ну потому что сил не было смотреть на эти розовые губы, которые она от смущения искусала.
А потом, через пару недель, за которые я завалил ее цветами, так что впору было распродажи устраивать, чуть коней не двинул, когда она сказала, что поступила в столичный институт, о котором мечтала. Но на горло ее мечте не наступил. Кем бы я после этого был? Дурным ревнивцем, да еще и необразованным шоферюгой?
