— Здравствуйте, Маша.
Отмечаю это «Маша» а не «Мария Александровна» как хороший знак.
— Извините, что побеспокоила вас лично. — Грозная, впрочем, извиняющейся не выглядит. — Мы могли бы поговорить? Я не отниму у вас много времени.
Вместо ответа делаю жест в сторону своего подъезда.
Мы заходим в мою съемную однушку, и на фоне немой роскоши этой женщины, я чувствую, как скучно живу. Поистине, все познается в сравнении. И хорошо, что я вижу все это сейчас — теперь, когда буду думать, что устала и уже «не вывожу», всегда буду вспоминать Грозную в соболях в этом скромном коридоре.
— Кофе, чай? — предлагаю, когда она вполне запросто сбрасывает свои дорогущие меха прямо на тумбу.
— Чай, если есть зеленый — было бы чудесно.
Зеленый у меня есть — его любит мой папа, так что держу специально для него, потому что сама люблю кофе даже перед сном, правда, разбавленный сливками чуть ли не один к трем.
Пока я готовлю посуду и чайные принадлежности, Грозная устраивается у меня на диванчике, с любопытством осматривает кухню и почему-то, особенно внимательно, электрочайник.
Украдкой, почти вслепую, пишу Диме сообщение, что задержусь на неопределенное время, и выключаю звук в телефоне.
— Маша, я понимаю, что мой визит наверняка привел вас в замешательство, — говорит Тамара Викторовна, когда ставлю перед ней чай и корзинку с миндальным печеньем. — Но я подумала, вам необходимо знать некоторые вещи, которые всплыли уже после вашего увольнения.
Нервно сглатываю и оставляю затею сделать глоток кофе — как бы не расплескать все на себя, потому что руки дрожат, как у алкоголика со стажем.
— Меня в чем-то обвиняют? — пру напролом, чтобы не мучиться от неизвестности.
— Нет, ни в коем случае. Но ваша подруга… — Грозная не скрывает брезгливости. — После того неприятного инцидента я расспросила некоторых ее бывших нанимателей, естественно, уже приватно. Так вот. У двух из трех так же случилась утечка информации. Прямых доказательств, конечно, не было, иначе дело получило бы огласку, но вы же знаете, что если где-то сыпется, то там явно были потертости.
Вот только метафор мне еще и не хватало.
— Я знаю Ленку кучу лет, мы учились вместе, она… — Спотыкаюсь об ее снисходительное выражение лица.
— Маша, вам надо понять, что в вашем окружении есть люди, которые просто вас используют, и тот факт, что вы сидели на соседних горшках, им не кажется значимой преградой.
Мне тяжело вот так запросто уложить в свою голову, что подруга, с которой мы в прямом смысле слова делили почти все, могла оказаться настолько… мерзким человеком. На языке вертится другое слово, которое лучше не произносить вслух в общественных местах. Но я запрещаю его использовать даже мысленно, потому что, что бы там ни случилось — Ленка была моей подругой, и у меня не было повода подозревать ее в том, что она кому-то рассказывает мои секреты или нарочно что-то у меня выпытывает. А Грозная…
Я бросаю осторожный взгляд в сторону этой женщины и натыкаюсь на ее понимающий кивок.
Ладно, надо признать, что хоть Тамара Викторовна и была строга ко мне с первого дня моего появления в «ТриЛимб», нарочно из пальца никогда ничего не высасывала. Зачем ей это? Нет ни одного повода думать, что Грозной могло зачем-то понадобиться приехать поздним вечером к своей бывшей нерадивой сотруднице, чтобы огорошить ее дурной новостью.
— У меня была дочь… — неожиданно говорит Грозная, делая маленький осторожный глоток чая. — Вы очень ее напоминаете. У вас такой же взгляд.
— Какой — такой же?
— Взгляд человека, который знает, чего хочет от жизни и готов рыть землю, чтобы этого добиться, но еще слишком… человечный, чтобы допускать мысль о предательстве.
— Думаете, жизнь станет лучше, если подозревать всех и каждого? — не могу удержаться от ироничного выпада.
— Думаю, Маша, вам нужно просто быть разборчивее и распрощаться с доверчивостью. Карьера сама себя не построит.
— Спасибо за совет. — На этот раз я почти серьезно, потому что убедилась в этом на собственной шкуре.
Как глубоко прогнила Ленка — еще нужно докопаться, но она предала меня и трусливо залезла в нору вместо того, чтобы просто поговорить. Страшно представить, что было бы, если бы мне пришлось полагаться на этого человека в какой-то решающий момент моей жизни.
— И где теперь ваша дочь? — пытаюсь перевести тему, чтобы окончательно не убивать бывшее хорошим еще час назад настроение. — Организовала какой-то собственный трэнд?
— В могиле, — спокойно отвечает Грозная, и я невольно ёжусь от внезапного холодка по плечам. — Погибла два года назад, потому что доверила вести машину своему парню, который очень не любил работать, но очень любил дорогие автомобили.
Я слышала краем уха, что у Грозной какая-то семейная драма — об этом перешептывались девочки из отдела кадров — но никогда не думала, что все так… печально. Почему-то мне в мои двадцать пять тяжело предоставить, чтобы горюющая мать выглядела как… Миранда Пристли из «Дьявол носит Прада», хотя лично на мой взгляд, Грозная уделала бы Миранду одним своим талантом выразительно поднимать брови.
— У меня нет парня, — зачем-то отвечаю я.
Хоть, строго говоря, это не совсем правда.
Тамара Викторовна пожимает плечами, поднимается, давая понять, что разговор закончен. Пока я работала в «ТриЛимб», меня не покидало чувство, что именно ей я должна доказать, что достойна своей должности. Но даже сейчас, у себя дома, на своей территории, я все равно непроизвольно держу спину ровно, напуская уверенный вид.
— Маша, — Грозная оборачивается уже на площадке, на полпути к лифту. — Может, пообедаем вместе в эту субботу? Потешите меня рассказами о разноцветных буднях молодой женщины. Мне этого… немного не хватает.
За последние дни это, кажется, самое странное предложение, которое я слышала.
Которое вообще могла представить.
Чтобы я и Грозная вместе проводили время?
— Хорошо, — отвечаю я, чтобы не говорить «с радостью», потому что это было бы слишком большим преувеличением. — Можно встретиться в два в… каком-нибудь подходящем месте.
— Может, в «Маке» на Невского?
Я чуть не икаю, оболванено кивая ровно до тех пор, пока Грозная не скрывается в кабинке лифта.
Согласиться на это стоило хотя бы для того, чтобы увидеть, как эта Круэлла в соболях будет уплетать Биг Мак и хрустеть картошкой-фри.
Глава 24
К Диме я приезжаю только к девяти.
Он открывает дверь, стоит в пороге, навалившись на косяк, и выразительно смотрит на меня всю, как будто я должна была прийти с цветами и плюшевым медведем, чтобы загладить вину своего опоздания.
