Я подвисаю настолько, что сохраняю фото и смотрю его из галереи уже увеличенным.
Это какой-то дурной сон.
Потому что на фирменных бланках — значок разорванной бесконечности.
Я его в страшных снах до конца своих дней буду видеть.
Это — эмблема «Эллипса».
Той самой конкурирующей конторы, куда Ленка слила выстраданную мной кровью и потом концепцию по работе с персоналом. Ту, которая должна была качественно повысить уровень сотрудников и привлечь новые перспективные кадры, остановить текучку в «ТриЛимб», над которой они безрезультатно бьются уже несколько лет.
Дима — и «Эллипс».
Дима — и его внезапное повышение до директора по персоналу.
Дима — и его хвастливые рассказы о том, что он внедряет новую прогрессивную концепцию.
Очевидно… ту, что они с Ленкой у меня украли?
Я пытаюсь вспомнить, говорила ли Призраку, кем и где работаю.
Почему-то помню, как отчаянно хвасталась.
Помню, что говорила о своей должности директора по персоналу, потому что мне всего двадцать пять и эта должно в такие годы — реальный, а не высосанный из пальца повод задрать нос.
Но я озвучивала место, где работаю?
Да или нет?
Нахожу нашу переписку, перечитываю — нет ничего.
Но…
Я помню тот наш разговор, когда просила его подождать еще хотя бы полгода, пока я сделаю карьеру. Тогда мы оба точно знали, о чем я говорю. Он еще как-то немного иронично шутил.
Медленно, преодолевая сопротивление внутреннего стержня, опускаюсь на кровать.
Забираюсь туда с ногами, прижимая к груди подушку. Вот так — как раз хорошо, потому что в груди жжет просто невыносимо. Как будто если я перестану прикрываться, выросший детеныш Чужого проломит мне ребра изнутри, чтобы проложить путь наружу.
Сначала меня предала лучшая подруга.
Потом меня предал мужчина, который мне нравился.
Сегодня я узнала, что они украли у меня мою работу.
А вот сейчас — самое страшное, самое… мерзкое и грязное.
Они оба… знали, что делают и кого обворовывают.
И это — не серебряная чайная ложка со стола.
Это — работа всей моей жизни!
Я роняю лицо в подушку, давлю рыдания, но они все-таки пробиваются наружу каким-то звериным воем.
Это предательство ломает меня до самого основания.
Скашивает, как травинку, которая просто попала под комбайн чужих амбиций.
Меня использовали, как какую-то… прокладку. Гадко и цинично.
Когда первая порция вытья немного сходит на нет, хватаю телефон, по памяти вбиваю номер Ленки. В голове слова уже складываются в нестройные предложения. Я уже «слышу», как она орет и истерит, разглядывая наши с призраком совместные фото…
Закрываю глаза, бросаю телефон куда-то под ноги и вытираю кулаками брызнувшие слезы.
У нас нет совместных фото.
Только его личные, которые он сам мне сбрасывал. До совместных мы… как-то не успели дойти.
Какая же мерзость, господи. Я с ним спала, я проводила время у него в квартире, в его постели, но для совместных фото мы оказались «недостаточно близки». И винить во всем этом мне абсолютно некого. Только собственную неосмотрительность.
Какое-то время я просто раскачиваюсь в постели, пытаюсь поймать какой-то успокаивающий ритм. Раньше это срабатывало, хотя, нужно признать — раньше меня никто так жестоко не учил жизни, как эта «сладкая парочка».
Долго, наверное, до самой полуночи, снова и снова выковыриваю из памяти все разговоры с Призраком, все разговоры с Ленкой. Она точно не знала, что у него роман с ее лучшей подругой — не с ее убитой самооценкой принимать такие вещи спокойно. Она слишком неуравновешенная, чтобы спокойно смотреть, как ее мужик крутит роман у нее под носом, да еще и с ее лучшей подругой.
Но Дима.
Он точно все знал. Я малодушно пытаюсь найти хотя бы один повод, почему это не так, но такого повода просто нет.
Он знал, кто я.
Знал, чью работу крадет.
Украл.
Утешал меня, когда я жаловалась на злую жизнь и нерадивую подругу.
А в конце еще и…
Я срываюсь с места, бегу в ванну и остервенело долго смываю с себя его невидимые прикосновения.
Ему мало было меня обокрасть.
Он решил вдобавок меня унизить.
Глава 28
В понедельник утром я собираюсь на работу как на войну.
Одеваю черную классическую тройку, блузку со строгим мужским воротом.
Собираю волосы в классически гладкий пучок.
Крашу губ любимым кроваво-красным оттенком помады «Дольче и Габбана» — он называется «Дьявол».
За уши — два пшика «Хорошая девочка становится плохой»[1]
Я не спала всю ночь, потому что вила вокруг себя кокон обид.
Старательно и очень прилежно, как отношусь ко всему, что делаю.
Кроме, как оказалось, людей, которых неосмотрительно впускаю в свою жизнь, но я выучила и этот урок.
Глядя на себя в зеркало, мне нравится то, что вылупилось из этого кокона утром.
Я готова к ответному удару.
Кто-то может тысячу раз говорить, что месть — это не благородно, малодушно и некрасиво.
И я даже соглашусь с этим.
Потому что не собираюсь мстить, нет, нет и нет.
Я собираюсь дать сдачи. Подлецов нужно наказывать, пока они не подумали, что Вселенная ничего не видит и не слышит.
А потом я обязательно прощу и Ленку, и Диму.
Может быть.
На работу приезжаю вовремя и прямо на стоянке сталкиваюсь с Гариком, который как раз выходит из своего «Ленд-Крузера». Замечает меня и быстро спешит навстречу, чтобы вежливо прикрыть зонтом от мелкой снежной крупы.
— Доброе утро, Маша. — Смотрит на меня с неприкрытым восторгом, который — чего уж скрывать — приятно тешит мое разбитое в хлам женское самолюбие. — Выглядите просто… Это помада, да? В ней все дело?
— Доброе утро, Игорь Сергеевич, — улыбаюсь в ответ и как бы невзначай подаюсь к нему, чтобы он мог ближе рассмотреть мои дьявольски-красные губы от «Дольче». — Она немного не по дресс-коду, наверное?
Гарик наклоняет голову, изучая мои губы так пристально, что я почти чувствую его пахнущее крепким кофе дыхание.
— Думаю, все в порядке, — говорит как будто загадочно.
Я улыбаюсь и ускоряю шаг, чтобы через минуту мы оба оказались на крыльце.
