— Я об этом подумаю, — с каменным лицом говорит Гарик, и это звучит так, словно он действительно собирается поразмышлять над резонностью моих слов.
На втором этаже пара спален, музыкальная комната, шикарные ванны и еще что-то, что так и остается за закрытыми дверьми.
На третьем — еще спальни, еще ванны и туалеты, огромная светлая мансардная комната, явно обустроенная под кабинет, в котором так никто и не обжился.
— Ты можешь спать здесь. — В конце экскурсии Гарик провожает меня в комнату на третьем этаже. — Моя спальня на втором, так что…
Я озираюсь по сторонам, жадно впитывая в себя бесподобную отделку в белоснежных тонах с элегантными вкраплениями карамели и марсала.
Мой отец — не бедный человек.
У него тоже есть свой дом, и хоть он поменьше и поскоромнее этого, меня тяжело назвать человеком, которого можно шокировать роскошью.
И тем не менее, я в шоке.
Глава 37
Я наспех раскладываю вещи, просто чтобы убрать подальше в гардеробную свои чемоданы и коробки. Кажется, я привезла в свою новую жизнь хаос, который, если его не убрать, до утра он немилосердно размножится, и моя сказка превратится в тыкву.
Заканчиваю почти в полночь.
Ужасно хочется поваляться в огромной мраморной ванной, влить туда половину бутылки пены и сдувать с ладоней шипящие воздушные облачка, но вчерашняя почти бессонная ночь дает о себе знать и, хоть я все еще крепко стою на ногах, в голове уже подозрительно шумит. Если и сегодня не высплюсь — выглядеть живым человеком мне не поможет даже косметика.
Быстро принимаю душ, подсушиваю волосы, переодеваюсь в шелковую белую пижаму, наслаждаясь тем, что теперь, наконец, могу срезать с нее бирку. Ничего особенного — это просто шелковые брюки и просторная сорочка, которая чуть-чуть мне велика — большой минус распродаж, приходится брать, что есть, но хотя бы за «вкусную» цену.
Мне это идет, по крайней мере, в зеркале я себе нравлюсь.
Когда возвращаюсь в комнату, то чуть не подпрыгиваю от неожиданности — Гарик сидит в кресле, развалившись там с видом хозяина.
Он тоже явно принял душ — светлые волосы растрепаны и поблескивают от влаги, вместо костюма — домашние клетчатые штаны, из-под которых выглядывает резинка трусов модного бренда. Я бы и рада мысленно закатить глаза на тему «Как это банально!», но у меня не получается, потому что кроме этих штанов на нем больше ничего нет.
То есть, совсем.
И так я узнаю сразу несколько вещей.
Во-первых, мой жених прекрасно сложен — у него немного худощавое, но подкачанное тело с красивым рельефом, над которым явно работают минимум три раза в неделю.
Во-вторых — на нем нет татуировок, что очень странно в наше время.
И в-третьих — Гарик, кажется, собирается напиться, потому что в той руке, которая лениво свешивается с подлокотника, бутылка красного вина. Он держит ее за горлышко, небрежно раскачивая из стороны в сторону.
— Ничего, что я без стука? — В его голосе ни намека на сожаление или раскаяние. — Хотел убедиться, что ты хорошо устроилась.
Его взгляд на меня снизу-вверх…
Хочется обхватить себя руками, потому что это словно с меня снимают кожу, причем не раздевая, мастерски, почти безболезненно.
— Хочешь? — Гарик протягивает бутылку.
— Сухое?
Он кивает.
— Спасибо, нет.
— Ты должна попробовать, — настаивает он, подзывая меня пальцем, словно какую-то девочку-служку.
Стою на месте и все-таки кладу руки себе на плечи — какой-никакой, а щит. По крайней мере, так не видно, что под пижамой у меня ничего, кроме веснушек и родинки над пупком на голой коже.
Гарик пожимает плечами, прикладывает горлышко к губам и делает несколько жадных глотков. Я помню вкусы красных сухих вин и невольно морщусь от оскомины. Когда мой жених слизывает с губ рубиновую влагу, не могу отделаться от мысли, что, будь у него темные и длинные волосы, он был бы похож на Тома Хидлстона в «Выживут только любовники»: такой же меланхоличный пресытившийся жизнью древний вампир с внешностью готического принца.
Я подхожу к нему, беру бутылку и, стараясь не поперхнуться под изучающим взглядом, заставляю себя сделать глоток.
Морщусь, чихаю и фыркаю.
— Господи, как можно пить эту гадость? — смеюсь, промокая губы тыльной стороной ладони.
— Эта гадость стоит в десять раз дороже, чем твоя пижама из магазина для бедных.
— Это дорогая пижама, — морщу нос. — А ты — сноб и пижон.
Гарик отбирает у меня вино и снова отхлебывает.
И это выглядит так… Ну, как будто через горлышко бутылки мы передали друг другу поцелуй.
— В последний раз женщина была в моем доме очень давно. — Он внезапно меняет тему и я, предвидя нескорый сон, сажусь около кровати прямо на пол, скрещивая ноги по-турецки. — Я отвык. Мне не по себе.
— Клянусь не приставать, — смеюсь, прикладывая руку к сердцу. И все же не могу не уточнить: — Та последняя девушка… Это она тебе изменила?
Гарик морщит лоб, как будто ему тяжело вспомнить, о ком вообще речь.
Учитывая то, что он собирался подарить ей кольцо, это как-то странно.
— Нет, — наконец, отвечает он. — Эльмира была здесь. Она бросила меня вон в том углу, — указывает пальцем куда-то мне за спину. — Тогда там стояло большое зеркало, я швырнул в него стакан и… Было много осколков. Пришлось вызывать врача.
Мне не по себе от того, что придется жить в комнате с такой историей, но какая в общем разница, если я — не она?
— Всю мебель заменили, — как бы угадывает ход моих мыслей Гарик. — Стены ободрали до кладки и все заново перекрасили. Так что не парься.
— Похоже, что меня это волнует?
Не понятно почему, но я сама тянусь за бутылкой и так же фыркаю после того, как терпкая жидкость скользит по моему горлу. Это какое-то странное вино — я не получаю от него удовольствия, но хочется еще.
— Ты надерешься, — тихо посмеивается Гарик, и я демонстративно прижимаю бутылку к груди. Обхватывая ее руками почти как младенца. — Почему не носишь украшение, которое я подарил?
С удивлением выпячиваю руку с кольцом.
— Я имел ввиду… — Гарик проводит пальцем у основания шеи.
— Ну, я не ложусь в постель в украшениях.
Он почему-то снова хмурится, а потом не спеша, как хищник, который боится спугнуть добычу, переползает ко мне на пол, садится рядом, но между нами все равно остается просвет, благодаря которому мы не касаемся друг друга.
— Ты ее любил?
— Эльмиру? — Гарик отбирает бутылку и жадно выпивает половину оставшегося вина. — А ты любила своего предателя?
