— Я просто… — заикаюсь. — Не настолько убежденная стерва, как оказалось.
— Тогда остановись, — предлагает он.
— Ты в курсе, что совсем не помогаешь? — злюсь я.
— Просто хочу, чтобы ты знала, что это только твой выбор и твое решение. Не думай, что прикрывшись нашим договором, ты избежишь мук совести — это так не работает.
— Чувствуется твой богатый личный опыт, — ворчу в трубку, и бросаю взгляд на часы — дам Ленке еще пару минут, хоть она уже наверняка успела перефотографировать каждый листок по два раза. — В субботу еду присматривать платье, — брякаю лишь бы потянуть время. Вряд ли ему это интересно.
— Тебе есть с кем?
— Ага. — Я позвонила Грозной и, не вдаваясь в подробности, предложила помочь мне с гардеробом невесты. Она почему-то даже не удивилась, но согласилась, как мне показалось, с радостью. — Это очень странно, что я буду выбирать платье не с мамой, не с будущей свекровью и не с подружками, а со своей бывшей работодательницей?
— Да нормально, — почти слышу, как он пожимает плечами.
Мы прощаемся, я заканчиваю разговор и быстро возвращаюсь в салон.
Извиняюсь перед надутой Ленкой, которая тут же делает внушение, что я совсем не исполняю роль преданной подруги.
Бросаю взгляд в сторону сумки — она стоит боком, не так, как я ее оставила. И листы торчат иначе — я нарочно запомнила, чтобы быть уверенной, что жертва проглотила наживку.
Уже поздно что-то отменять.
И в некоторой степени это приносит облегчение — уже все, уже все случилось, осталось только расслабиться и наблюдать, как зараза медленно уничтожит моих врагов.
Только что-то подсказывает, что я уже не получу от этого удовольствия.
Когда Ленка уходит из салона, оставив в залог деньги, консультант аккуратно меня окрикивает и вкрадчивым тоном говорит:
— Ваша… эта девушка что-то смотрела у вас в сумке.
Добрая честная душа — кто еще в наше время увидит предательство, и не промолчит?
— Я знаю. Так было задумано — это часть свадебного сюрприза. Но спасибо за вашу бдительность.
* * *
В пятницу вечером я — одна на хозяйстве.
Гарик очень неожиданно на пару дней улетел в Мюнхен, и я чувствую себя странно потерянной в этом огромном доме, который он уже успел отдать в мое полное распоряжение со словами: «Меняй дизайн как хочешь — если хочешь».
Я не хотела, потому что мне в нем нравится абсолютно все — далеко не всегда дизайнерская отделка не пригодна для жизни. Над этим трудился явно очень увлеченный человек, который прекрасно понимал, что дизайн — это не про красивое фото, а про красивый, но удобный быт.
Но все же, чтобы добавить хотя бы чего-то родного, намекаю, что хотела бы забрать в свое использование кабинет, который стоит без дела. Давно мечтала заняться фотографией, а там как раз солнечная сторона и прекрасный вид на сад для фото «с фоном».
Гарик, как обычно, вежливо улыбнулся и сказал, чтобы ни в чем себя не ограничивала.
Я устраиваюсь в гостиной, обкладывая себя свежими выпусками журналов о дизайне, включаю макбук и… охранник — их в доме явно больше одного, но на глаза попадается только этот — говорит, что приехала «Марина Ильинична, бабушка Игоря Сергеевича».
Бабушка?
С чьей стороны бабушка? Мама моей драгоценной похожей на смертоносную бомбу «Толстяк»[1]свекрови или мама меланхоличного, как бы вечно «немного вышел» отца Гарика?
Я не успеваю толком предположить, в связи с чем этот визит в восемь вечера пятницы, когда на пороге появляется Эта женщина.
Именно так, голосом Бенедикта Кембербетча, когда он вспоминал Ирен Адлер.
Только этой «роковой красотке Ирен» очень глубоко за шестьдесят, и она носит морщины с гордостью, словно ордена за мужество и отвагу.
И она, несмотря на преклонный возраст, убийственно красива!
Без дураков — у меня даже немного дергается глаз от того, что бабушки — а она объективно бабушка! — могут выглядеть настолько роскошно и элегантно. Так, наверное, выглядела бы Грейс Келли в эти годы.
Я как-то неловко поднимаюсь, и почти не обращаю внимания на грохот упавшего с колен ноутбука.
— Ничего, что я без официального приглашения? — прищуривается она, явно наблюдая мою реакцию. — Подумала, что будущей жене моего любимого внука понадобится помощь.
Я еще ничего о ней не знаю, но уже люблю и обожаю всем сердцем.
Так что очень резво выскакиваю навстречу, протягиваю руку для рукопожатия, но в ответ бабушка Гарика тепло меня приобнимает, и взглядом просит покрутиться.
— Ну наконец-то, — довольно улыбается она, — Гарик выбрал хорошую девочку.
Это звучит как бальзам на колотые раны, нанесенные тупым предметом по имени «свекровь».
— Марина Ильинична, — представляется она, и тут же грозит пальцем: — будешь звать по имени отчеству или «бабушка Марина», словно я какой-то трухлявый раритет — прокляну! Я — Маруся, поняла?
Улыбаюсь и энергично киваю до боли в шее.
Все люди в возрасте кажутся немного строгими, но строгость бабушки Гарика заставляет меня улыбаться и чувствовать себя членом нашей маленькой организованной банды.
— Я бы выпила коньяка, — говорит Маруся, и я несусь в сторону бара, где Гарик хранит свои раритеты. Она пальцами показывает, сколько ей и это приличная треть немаленького стакана.
Эта женщина мне уже нравится, я уже ее люблю!
Чтобы поддержать компанию, тянусь за бутылкой того самого жутко дорогого кислого вина, но Маруся прищелкивает языком и так я понимаю, что сегодня я тоже буду пить коньяк.
Наливаю себе столько же, и послушно иду за Марусей на кухню, пока она на ходу рассказывает, что привыкла вести задушевные разговоры там, где есть кастрюли и плита, а не «эти проклятые диваны».
Хотя, если честно, даже на отделанной бежево-белым мрамором стильной элегантной кухне, Маруся смотрится примерно как роза среди бетона. Так и не скажешь, что привыкла к нашим простым «кухонным посиделкам за жизнь».
Я нахожу в холодильнике сыр с черными трюфелями, прошутто, каперсы и огромные черные оливки, на скорую руку сооружаю на тарелке не очень стройные горки всего этого, а на большую доску высыпаю смесь орехового ассорти.
Садимся за стойку друг напротив друга, чокаемся.
— Подозреваю, никто не сказал тебе этого, девочка, так что: «Добро пожаловать в семью!»
Я широко улыбаюсь и на этот раз даже мужественно не морщусь после глотка крепкого алкоголя.
— Хочу знать, что у тебя с Гариком, — строго говорит Маруся. — Только честно, потому что меня еще никто не обвел вокруг пальца, а мой второй муж вообще называл «ведьмой».
