— Вот.
Я чувствую, как Гарик вкладывает мне в руки шершавый бумажный пакет.
И почти сразу содержимое моего желудка начинает извергаться как вулкан.
Это продолжается несколько минут, пока я буквально не выжимаю из себя каждую каплю пищи, кажется, еще вчерашнего завтрака.
Только когда мне становится немного лучше, я разрешаю Гарику осторожно взять меня под руки и усадить на скамейку. Бумажный пакет он тоже забирает, а буквально через минуту возвращается с бутылкой прохладной минералки.
Несколько жадных глотков буквально возвращают меня к жизни.
— Прости, — говорю все еще сухими и липкими губами, и отстраняюсь, когда муж пытается меня приобнять. — Не надо. Пожалуйста.
Это все категорически неправильно.
Он не должен утешать меня и помогать справляться с первыми признаками беременности… от другого. Это очень плохое кино, идиотский сценарий, и раз уж я не могу перестать играть, то по крайней мере не обязана делать вид, что ничего не происходит.
— Может, вернемся в гостиницу? — Я не жду ответа, поднимаюсь и, пошатываясь от сильного головокружения, иду прочь по улице.
С моим топографическим кретинизмом, вообще не уверена, что иду в правильном направлении, но буквально через пару секунд Гарик догоняет меня, подставляет локоть и на этот раз я принимаю его поддержку с благодарностью.
В номере я сразу запираюсь в ванной и долго сижу в теплом джакузи, поливая на себя водой с богатой мочалки из какой-то морской губки.
Мне настолько плохо, что передать словами это невозможно.
Это не жалость к себе.
Это жгучее, разъедающее изнутри отвращение.
Гарику нужна моя поддержка — вся, на какую я способна, и та, на которую неспособна — тоже. А вместо этого у меня начинается проклятый токсикоз, и я из поддержки и опоры превращаюсь в сопли и размазню. Мой муж не заслуживает этого и не заслуживает того, чтобы провести, возможно… последние месяцы жизни, бегая за мной с тазиком.
— Маша, я закажу на ужин фрукты и чай без сахара, хорошо? — Гарик вкрадчиво пару раз стучит пальцем в дверь, привлекая мое внимание.
— Я ничего не хочу, — отзываюсь я.
Мысль о еде, запахе бананов и клубнике вызывает у меня новый приступ рвоты, и я буквально вываливаюсь из джакузи, чтобы успеть до унитаза.
— Маш, разреши мне войти! — требует из-за двери Гарик. — Я волнуюсь. Снесу к черту дверь.
Я вспоминаю его болезненно исхудавшие, но сильные руки и улыбка возникает сама собой — он ведь и правда может. А номер красивый, жаль портить работу дизайнеров по интерьеру из-за того, что одна дура не в состоянии договориться с собой.
Кое-как буквально доползаю до двери, щелкаю «язычком» замка и Гарик тут же переступает через порог.
Наклоняется ко мне, подтягивает к груди и бережно садится на пол, со мной на руках.
От него пахнет цветущими магнолиями, и меня накрывает ужасный приступ отчаяния и тоски.
Гарик еще здесь, со мной, но… сколько времени у нас осталось?
Полгода? Пару месяцев? А что потом? Я буду просто смотреть как он медленно, как догорающая свеча, гаснет?
Я не переживу это.
— Пожалуйста, — я отчаянно жмусь к нему всем телом, — давай вернемся. Ты можешь лечь в больницу, я буду рядом с тобой, клянусь! Не отойду ни на шаг что бы не случилось! Вдвоем мы справимся!
— Нет, — спокойно, не повышая голос ни на полтона, но очень жестко обрубает он. — Я решил, Маш. И тебе тоже нужно решить.
— Решить что?! Готовиться жить без тебя?!
Я отстраняюсь, но меня снова штормит, и я припадаю к полу, едва удерживая вес своего тела на скольких ладонях. Отползаю, сажусь в стороне и обхватываю себя руками, чтобы прикрыть наготу.
Хотя, какая разница, если я чувствую себя так, словно с моей души содрали кожу?
— Готовиться жить нормальной полноценной жизнью ради себя и ребенка, — отвечает Гарик.
— Я не хочу! — Мысленно добавляю, что из-за этого ребенка мы торчим здесь, в мокром номере гостиницы, а не гуляем по Елисейским полям. — Нам нужно вернуться, слышишь?! Я обязательно что-то придумаю, найду лучших врачей, ты же обязательно что-то упустил.
Я продолжаю нести какой-то крайне оптимистический бред, и Гарик молча слушает.
Дает высказаться.
Меня как будто снова рвет, но на этот раз попытками убедить себя в том, что все будет хорошо. Как в добром фильме, где героиня помогла герою совершить чудо и победить страшного монстра. Даже если наш с Гариком монстр — невидим и живет внутри него самого.
— Это уже все? — осторожно улыбается муж, рассеянно приглаживая рукой волосы.
Чтобы не огрызнуться и не наговорить лишнего, буквально зажимаю себе рот и беззвучно киваю.
— Маш, я все решил. — У мужа спокойный решительный взгляд человека, которого не переубедить и не разжалобить. — Я не буду торчать последние дни в больнице, надеясь на чудо, которого не случится? Что тебе сказала Шевелёва? Что я спасусь, что мне пересадят костный мозг и я стану здоровым?
Рассеянно киваю, хоть на самом деле не помню, чтобы она говорила именно в такой формулировке.
— Так вот, Маша — я не стану здоровым никогда. Возможно, выиграю у смерти еще пару лет, и это, как сказал один немец, очень оптимистический прогноз. Но я буду жить от лекарства до лекарства, под присмотром врача, на капельницах, и меня может убить любой насморк или даже аллергия.
— Но ведь ты будешь жить! — ору я, и снова до крови прикусываю ладонь.
— Это не жизнь, Маш, — качает головой Гарик. — Не для меня. Не для нас.
— Хватит решать за меня, какую жизнь я хочу, — сопротивляюсь я.
— Ты хочешь нормальную жизнь — этого достаточно. Хочешь мужчину, который будет рядом, когда тебе плохо и страшно, который будет поддерживать и заботиться о тебе, возить тебя к морю, дарить цветы, ложиться с тобой в постель каждую ночь и каждое утро целовать твои сонные глаза. Мужчину, который поможет тебе подняться, если вдруг упадешь, который будет видеть в тебе личность и сильную женщину. Кого-то, кто поможет тебе воспитать ребенка.
— Это ты, — я реву. — Это ты!
— Нет, Маш.
— Ты не можешь знать наверняка!
— Три года я пытался. — У него совершенно отрешенное лицо человека, который смирился. — После последней химии случилась сильная ремиссия. Все наперебой говорили, что я, возможно, стану настоящим медицинским чудом. И я поверил, что справился. Распланировал жизнь на сто лет вперед. А потом все вернулось и стало только хуже.
Я ненавижу себя за то, что ничего не видела и не замечала.
Потому что должна была быть рядом с ним, пройти каждый шаг, каждый укол и каждую «химию», держать за руку и помогать справляться с любой болью и отчаянием, вселять в него веру. Может быть, все было бы иначе?
