— Ты никак бы не помогла, — как будто слышит мои мысли он. Или я снова сказала их вслух? — И никто бы не помог.
— Теперь мы этого не узнаем, — все-таки огрызаюсь я.
— Теперь ты должна решить, — как будто не замечает Гарик. — Я не вернусь в больницу и не буду делать пересадку. Я хочу провести последние месяцы здесь — гуляя, наслаждаясь жизнью. Посмотреть красоту, есть вкусные булочки и просто дышать. Ты можешь остаться со мной и сделать мое счастье абсолютным. А можешь собрать чемодан и вернуться домой. Я прошу тебя остаться, но выбор за тобой.
Муж поднимается и на миг мне кажется, что он пару раз трясет головой, как будто избавляется от головокружения. Но к двери идет уже твердым уверенным шагом.
Останавливается только когда переступает порог и опирается ладонью на дверную коробку.
Все-таки, он так же «в порядке», как и я сейчас.
То есть — хуже некуда.
— Только, Маш… — Он постукивает длинными пальцами по полированному дереву. — Если останешься — заканчивай с такими разговорами. Это мое единственное условие.
Он прикрывает за собой дверь, но не до конца, оставляя небольшой просвет.
Как будто и сам не верит, что я останусь, но все равно пытается хвататься за этот шанс.
Я обнимаю колени руками, подбираю их до самой груди.
На слезы уже нет сил.
Я просто собираю себя по кусочкам, а мне на это всегда нужно много времени.
Только сейчас я с оглушающей ясностью понимаю, что чуда не случится.
Что мой красавец вампир-аристократ все равно меня оставит.
И его последние шаги я пройду вместе с ним — от «сейчас» и до самого конца.
У нас осталось так мало времени, господи…
Когда огромная стеклянная крыша над головой покрывается россыпью звезд на ночном небе, я умываюсь, кутаюсь в пушистый халат с эмблемой отеля и выхожу к Гарику.
Он лежит на узком диванчике в гостиной, едва вместив на нем длинные ноги.
Спит? Длинная челка прикрывает лицо, и я потихоньку отвожу ее в сторону.
— Я задремал, прости… — говорит сонным голосом.
— Давай поедем в Сен-Тропе? Хочу понырять с носа какой-нибудь дорогой яхты.
— Ты умеешь нырять? — Гарик протягивает руку и костяшкой указательного пальца чешет ямочку у меня на подбородке.
— А как же! — ухмыляюсь я, примеряя маску «Все в полном порядке!» — Бомбочкой!
[1] Грассировать — произносить звук р, картавя на французский лад.
Глава 76
Восемь месяцев спустя
— Нужно тужиться, моя хорошая, — уговаривает пухлая пожилая акушерка. — Давай, родная, я знаю, что вымоталась, но ребеночку нужна помощь.
— Не… могу… — выдыхаю я.
Мое тело как будто больше мне не принадлежит.
Я не чувствую ни рук, ни ног.
Только одну непрекращающуюся боль сразу везде.
Схватки длятся уже сутки.
Моя малышка решила появиться на свет в тот день, когда…
Я крепко зажмуриваюсь и выдавливаю слезы, обещая себе, что это — в последний раз.
— Нужно колоть, — слышу голос Виктории Семёновны, врача, которая ведет мою беременность. — Она устала.
Шорохи и какие-то медицинские термины.
Новая схватка прострелом буквально разрывает поясницу.
Я кричу что есть силы — так легче переносить боль.
— Не мог, не могу… больше, — мотаю головой по жесткой поверхности кушетки.
— Надо, девочка, — уговаривает акушерка. — Ребеночек сам не родится, а ты ее душишь. Имя-то уже придумала?
Снова мотаю головой.
Нет, не придумала.
— Давай, сейчас наберись сил и когда схваточка придет — тужься изо всех сил, — уговаривает акушерка. — Еще немножко, моя хорошая, и будешь свою лялю нянчить.
Я прикрываю глаза, беру ту самую секундную передышку, чтобы сделать то, что должна.
«Ты у меня сильная, — слышу в голове голос Гарика, — ты все сможешь, а я буду присматривать за вами оттуда…»
Схватка снова обдает жаром с ног до головы, и я, цепляясь пальцами в края кушетки, что есть силы тужусь.
Я сильная.
Я все смогу.
Я должна.
Когда детский крик разрывает наполненную голосами палату, я обессиленно роняю голову и дрожащей рукой прижимаю к себе маленькое и мокрое сморщенное тельце моей дочери.
Это, конечно же, просто наваждение.
Но почему-то она пахнет французским солнцем и теплым соленым морем Сен-Тропе.
И у нее такой же красивый аристократичный нос, как и у отца.
Как у Гарика.
Которого больше нет.
— Здоровенькая, — говорит акушерка, потихоньку забирая у меня ребенка. — Два девятьсот, пятьдесят сантиметров, маленькая, но крепкая.
В ответ моя малышка громко и возмущенно кричит, но моментально успокаивается, когда ее снова кладут мне на грудь, на этот раз завернутую в маленькое розовое одеяльце.
Лоб у нее тоже как у Гарика, и форма губ.
И хмурится так же.
Маленькая сморщенная ладошка крепко цепляется за мой палец. Еще не может обхватить его полностью, но и не выпустит просто так.
«И чем тебе не нравится имя Даша? — вспоминаю лицо Гарика, когда он листал какой-то сайт в интернете. — Красивое русское имя, не то, что эти…»
Он так спешил, хотел все успеть и во всем поучаствовать…
— Даша, — говорю дрожащим голосом, когда кто-то спрашивает, как записать. — Дарья Игоревна Лисина.
Глава 77
— Мария Александровна, Бакаев… — Моя неизменная помощница заглядывает в полуоткрытую дверь и выразительно показывает взглядом себе за спину. — Я сказала, что вы заняты, но…
Я не успеваю ничего ответить, да в общем и не очень стараюсь, потому что если Бакаев соизволил пожаловать лично, то он пройдет и через секретаря, и через труп секретаря, и через сто миллионов других преград, если бы они были.
Просто немного разворачиваюсь в кресле и жду, когда эта слоновья туша в обличие человека ввалится в мой кабинет.
За последний год он крепко раздобрел, если не сказал — набрал килограмм пятьдесят к своему и так далеко не идеальному весу.
— Какого… это значит, Лисина?! — орет он сразу с порога, и моя помощница жестами из-за его спины показывает, что уже вызывает охрану.
Кстати, когда избавлюсь от этого борова, надо устроить головомойку начальнику службы безопасности — кто-то среди его молодчиков явно не понимает, что значит «не впускать никогда».
