– Буду нежным, но не в сексе, – пообещал Рома, ставя её на пол.
Анечка глаза на него не подняла. Выглядела недовольной. Подобрала с пола свои колготки и странные труселя и выкинула их в мусорный бочок.
Мыла руки, пока Рома застёгивал брюки.
– Хочу гардероб сменить,– сказала Аня, расставляя тарелки на стол. – И врач сказал, что стоит на море съездить.
– Да, – согласился Рома и нежно поцеловал её в щёку. – Поедем. Выбирай куда.
– На Кубу.
Они сели обедать. Рома быстро в её тарелке нахозяйничал, сняв сгоревшие корки с котлет. Нарезал их на кусочки.
– Почему туда?
– Всегда мечтала побывать на Кубе, – призналась Аня и принялась кушать, от удовольствия даже пританцовывала. – Очень вкусно. Теперь ты готовишь.
– Иногда могу, – на полном серьёзе согласился Рома.
Котлеты действительно получились объедение. Потому что старался угодить.
– Ань, почему «Слёзы»? – поинтересовался он.
– Какие слёзы? – недоумевала Аня.
– Почему фирму назвала ООО «Тирс»? – подсказал он. – Ведь тирс, это слёзы по-английски.
– Шиша, – «идиот» не добавила, но сказано было так, что он понял, кто он. – Это не то что ты подумал. В древнегреческой мифологии был младший из олимпийских богов. Его звали Дионис. Бог виноделия. У него был посох, обвитый плющом и виноградными листьями, увенчанный шишкой. Это символ возрождения.
Аня смотрела в его глаза своими бездонными озёрами и с любовью улыбнулась.
– Ты подумал, что я слёзы тебе могу принести. А я о другом совсем, – она погладила его пальцы. – Рамочка, родной. Научись уже руки перед едой мыть. И перед сексом желательно тоже.
Она почти на четыре года младше, а он чувствовал себя ребёнком рядом с ней. Что и мог только силой взять. Ну… может ещё защитить и котлет нажарить.
– Хочу тебе подарок сделать, – сказал он. – Что хочешь, выбирай.
– Куба, – улыбнулась она. – Чай пить будем?
– Будем, я торт купил.
И опять ощущение, что он наконец-то дома. И не один.
Глава 17
Следственный изолятор был окружён высоким забором, за котором лаяли собаки. Старым зданием в два этажа выглядывал в город. Это было тихое место, где росли высокие деревья и спокойно суетились жители города.
Ясное солнечное утро. И лёгкий ветерок качал листву на ветвях.
Рома припарковался перед пешеходным переходом. Вышел на тротуар и накинул свой тёмно-синий пиджак.
Недалеко от него стоял Клинов, с любовью и восторго глядя на свою трёхлетнюю дочь, которая устроилась у него на руках и кормила папашу мороженным.
Не всё так сладко в их семье, как могло показаться на первый взгляд, но мать с отцом старались, чтобы ребёнок не ощущал прошлое родителей.
Заметив Рому, Клин сдал девочку своей седой жене и залез в машину за папкой с документами. Он ковылял. Последнее время у него болели ноги, поэтому шёл он до Ромы долго.
Всучил своему боссу папку.
– Девку нашли. Поговорили, – начал говорить Клинов. – Ты не сказал на что намекать, я без тебя понял. В целом картина маслом. Серёжа Линёв был садистом и держал притон. Тимофей ничего не знал. А повесили на него грешки отца, чтобы спокойно расстался с папшиным добром. Если б Жмурик не втерся в это дело, ободрали бы до нитки. Так остался при магазине и двух точках.
– Ты уверен? – Шиша раскрыл папку, там были документы на выжившую девчонку, которую удалось спасти из подвала адского дома.
– Да. И…, – Клин похлопал по плечу Рому. – Я горжусь тобой. Знаю, что задумал. Делай.
Рома ничего не ответил, только кивнул и направился в следственный изолятор. Там у него было свидание с Тимофеем Линёвым.
Поджилки тряслись от этого запаха, от ментовских физиономий. И вроде знал, что свободен, а всё хотелось руки за спину убрать. Мрачные коридоры, давящая атмосфера.
Коля Журавлёв выбил время.
Обыскали, вещи забрали. Запустили в комнату с одним высоким решётчатым окном. Стол был из старой ламинированной ДСП-плиты, по обе стороны деревянные скамейки.
Линёва привели немного позже, Рома успел «насладиться» одиночеством в камере.
Тимофей плохо выглядел. Голова на половину седа, глаза карие потухшие, лицо всё обвисло.
Пришёл в потрёпанном спортивном костюме и шлёпках.
Молча сел напротив Ромы и положил руки на столешницу.
Ухмылялся болезненно. А Шиша ещё думал, что он жизнь неправильно прожил.
– Ты с Катей Тугариной в школе учился, – шмыгнул носом Тимофей. – За Светку так. Да?
Глаза не поднимал, но лицо всё горе выражало чётко.
– Не знал я, – тихо признался Тимофей. – Отец всегда сатаной был. Я ещё мелким от него сбегал. А потом постарше стал, начал рвать у этой жизни всё. В бизнес он меня не ввёл, держал на расстоянии. Что приказывал, то я и делал. И хорошо, что Катюха меня послала. Нельзя ей было близко к нему приближаться. Светку отец не воровал и насильно не увозил. Ты не знал её, баба была до денег жадная. Пообещал содержать… Содержал. Когда его убили, я честно обосрался. Со всех сторон, как стервятники налетели. О доме этом ни разу не слышал, но так опытно повесили всё на меня, что выход был только отдать папашино добро. Не причастен я. Не смог бы так… Миша появился, предложил помощь. Я согласился. С Мишой всё встало на свои места.
Рома молчал. Он часто так делал, чтобы собеседник начал нервничать. Но Тимофею это было не нужно. Он, итак, трясся, как осенний лист. Остался без своего Жмурика. Миша, по-видимому, отца ему заменил, в моральном плане. Бывает такое, человеку жизненно необходимо, чтобы кто-то прессовал.
– У меня немного деньжат есть, – продолжил Тимофей. – Я свалю из города. Мне отцовское добро не нужно.
Он решился поднять глаза на Шишу. А в глазах слёзы.
– Не должен человек за родительские грехи платить, – простонал он. – Катюха же смогла вырваться, и я хочу. А у Катюхи отец… по слухам, убийцей был.
– Уезжай, – спокойно ответил ему Шиша и поднялся.
Он прошёл к двери и постучал.
– Спасибо, Шиша, – простонал напоследок Линёв младший.
Дверь распахнулась, и Рома спокойно покинул помещение. Он вернулся к выходу, где забрал свои вещи. И было на душе так тяжело, и в то же время, чувствовалось облегчение.
Прощать уметь надо. Забывать и отпускать.
И нельзя вешать грехи родителей на детей.
Анюта простила грехи Катькиного отца. И Рома прощать учился.
Трудно шло. Ломал себя. Хотелось, чтобы кто-то заплатил за убитых баб в подвале, за изнасилованных и изуродованных. Чтобы отмщена была женщина родившая Катю.
