— Мама! Как ты?! — радостно спросила я, присаживаясь на старую табуретку.
Всё заменю. И куплю новый столик со стульями.
— Всё хорошо, — начала рассказывать она и смеялась. — Вспомнила немецкий язык.
Она была такая счастливая, что я ни на секунду не сомневалась, что выздоровеет. И, конечно, не жалела о том, что пошла на преступление ради неё.
Мама съехала в разговоре от темы счастья и своего будущего выздоровления к деньгам. Она выражала беспокойство о том, чтобы Анжелика не утянула меня в свою сферу деятельности. Оказывается, она тоже всё знала.
Я клятвенно пообещала её познакомить с тайным женихом.
Осталось только его найти. Но Роза что-нибудь придумает.
Мы пообедали с тётей Любой, а чай пить пошли на балкон. Он был застеклённый, но мы сидели в пальто и грели руки об чашки. Подливали чай из чайника, закутанного в полотенце. И любовались на оживлённый район и проспект, усыпанный разноцветными машинами.
Я иногда строчила сообщения.
Солнце: «Он обманул меня! Санчес — это фамилия, а не имя. Если имя, то Санчо. А на мексиканский манер — Алехандро.
Роза: «Ты постоянно о нём думаешь. Даже забавно. Если у него бабушка мексиканка, то скорей всего, она была Санчес. И ему приятно, что ты так его называешь».
Солнце: «Я как-то не подумала о бабушке. А звали её Роза?»
Роза: «Роза Санчес — бабушка твоего сатира. Ты не против?»
Мы обменялись смеющимися смайликами.
— У тебя ведь нет жениха, — это был не вопрос. Тётя Люба внимательно наблюдала, как я переписываюсь.
— Нет, — честно ответила я и убрала телефон в карман.
— Откуда же деньги? — обеспокоенно спросила она.
— Из тумбочки, — усмехнулась, как усмехался дед Эмиль. — Но не из Анжеликиной тумбочки.
Женщина расстроилась и больше ничего не спрашивала.
***
Тётя Люба вышла из дома вместе со мной в четыре часа вечера. Мне нужно было ехать на урок к ребёнку, а ей домой. Мы попрощались.
Ехать далеко было не нужно. За новым спальным районом располагался элитный коттеджный посёлок, где в однотипных таунхаусах проживала элита города. И та квартира, в которой я обучала игре на пианино маленькую Николь, сильно уступала тому дому, в который ездила к мальчику Марку.
Стекло и бетон, вечно зелёные лужайки, узкие уютные дороги с фонариками. Больше всего мне нравилось, что дома с башенками. Я на своём убогом Жигулёнке лихо заскочила во двор одного из домов. Поставила машину между двумя огромными внедорожниками.
Встретить меня вышла охрана. Два огромных мужика приветливо мне улыбались. Я им нравилась. Молоденькая учительница музыки на каблучках и в пальтишке. Тощая по сравнению с их мощными фигурами. Они называли меня по имени отчеству и были очень обходительны. И я была "обходительна" с ними приблизительно метров на пять стороной. Здоровые, страшные. Опасаюсь я таких.
В прихожей большого дома меня встретила гувернантка Марка. Очень строгая женщина сорока лет в классическом чёрном костюме с юбкой ниже колен. Волосы зализаны и очки огромные.
Родители ребёнка уехали на месяц колесить по Европе, Марк пробыл с ними две недели, теперь жил под присмотром нянек и родственников.
Родственники менялись. В прошлый раз в доме был дед ребёнка. Высокий седой мужчина в белой рубахе и чёрных брюках. Казался мне таким классическим, импозантным аристократом. Он разговаривал по телефону, расхаживал по красивейшему паркету гостиной, тяжело волоча за собой одну ногу, на которой повис Марк. Тогда я почему-то расстроилась, что мужчина даже не глянул на меня.
В этот раз никого я не встретила из родственников. Быстро переодела обувь и, цокая каблуками, последовала на второй этаж по шикарной винтовой лестнице в комнату к мальчику.
***
Когда знаешь, что на тебя направлены камеры, держишься статно и строго. Даже если юбка потасканная и блузка чёрная только потому, что белая со временем перестаёт быть белой. А на новую одежду деньги появились только сейчас, но исчезло время на походы по магазинам.
Ребёнку всё равно, что камеры фиксируют. Он у пианино уже весь извёлся, чуть носом своим вздёрнутым на клавиши не падал. А мне нельзя, хотя иногда хочется головой, головой об эти клавиши.
— Марк, согни пальчики, — сдержанно сказала я своему шестилетнему ученику, которому было плохо за этим пианино, рядом со мной и в этой душной комнате с тёплыми полами. Ещё одели ребёнка как на концерт в филармонию: в рубашку белую с бабочкой и строгий костюмчик.
Грозное око камеры наблюдало, и картинка онлайн улетала к маме с папой на другой конец Земли. Гувернантки должны отчитаться перед хозяевами, что их чадо в полном порядке.
А Марк замучил меня, себя и пианино. Он не хочет учиться играть. Ему бежать надо, в футбол с мальчишками гонять. И мне бы побыстрее сбежать из этого дома. Слишком помпезно, слишком богато для такой, как я.
Но я рада. Ведь гонорар за такие уроки в три раза выше, чем в обычных семьях.
— Не буду, — он назло мне сжал свои пальцы в кулаки.
— Не будем нажимать, просто сделаем зарядку. У нас будет тренировка, — я трясла полусогнутыми пальцами над клавишами.
Мальчик вроде поддался. Был Марк совершенно чёрненьким, хотя я видела его папу русого курносого мужика. А вот маму не встречала, видимо, южанка.
Думаю, с такими успехами ездить мне в этот дом ещё лет двадцать. Потому что мальчик на контакт шёл с трудом, капризничал и не желал учиться.
Покинув детскую комнату, я выдохнула.
***
Гувернантка встретила меня в гостиной, отдала мне деньги за урок. Я сразу их убрала в сумочку, стесняясь пересчитывать. В таких домах не обманывают и не дают безответственные обещания, что заплатят в следующий раз.
— Дядя Марка желает с вами побеседовать, — сказала женщина и направилась за лестницу в узкий коридор. — Пойдёмте за мной.
В район, где располагалась моя старая квартира, я больше не поеду и уроки там не буду брать. Николь, наверно, уже отчалила в Мухосранск, если сейчас скажут, что я не подхожу, то останусь без учеников. Придётся подавать объявление.
Мы вошли в просторный кабинет. На полу лежал красивый светлый ковёр. Гувернантка указала мне на кожаное кресло перед столом, и я села. Женщина ушла, а я подняла глаза. Напротив сидел Санчес-Никитин.
Причёска пафосная, «Помпадур» с отдельно выделенными лоснящимися богатством иссини-чёрными прядями. Рубаха чернильная с расстёгнутым воротом. Была видна ключица, а на шее — кожаный ремешок, на котором висел крест. Я знаю. Я этого мужчину голым видела. И неожиданно для самой себя ощутила сильнейшую тягу к сатиру. Горячее вожделение нахлынуло внезапно и заскулило где-то внизу живота, так что я быстро уложила ногу на ногу и втянулась по струнке.
