Освобождение Львова, точнее – проведение Львовско-Сандомирской операции, стало яркой демонстрацией полководческого «почерка» моего отца. В архиве осталось несколько документов и писем, которые свидетельствуют об особом отношении к этому сражению, отозвавшемся и в личной судьбе отца: после успешного завершения операции он стал Героем Советского Союза.
Один из сохранившихся документов в архиве, – письмо Борису Полевому. В год написания письма Борис Николаевич выпустил повесть о Коневе под названием «Полководец». В письме отца содержится на нее своего рода рецензия, но одновременно и заметки, изложенные по многолетней военной привычке по пунктам. На первом месте – оценка событий, связанных с освобождением Львова.
«Это единственная стратегическая операция в войне, проводившаяся одним фронтом (1-й Украинский), громившим немецкую группу армий “Северная Украина”. Если сравнить Белорусскую операцию с Львовской, то там тоже одну немецкую группу армий “Центр” громили четыре наших фронта. Правда, в конце операции противник усилил группу армий “Центр”. Как видится, масштаб Львовской операции необычный».
Еще один важный архивный документ – написанная Коневым сразу после войны автобиография. Удивительно, что в тексте, в котором сведены разные пласты военной деятельности, Львовской операции и Сандомирскому плацдарму он отвел целых две страницы, хотя сама автобиография, как и положено, изложена кратко. Думаю, такой посыл объясняется активной полемикой среди профессионалов о правомерности рисков при проведении стратегических операций, о решениях, которые принимали наши стратеги, ломая привычные схемы. Такой «неклассической», но успешной операцией была и Львовско-Сандомирская. В воспоминаниях Конев не стал скрывать, что был очень настойчив в проведении операции по своему плану. Сталин настаивал на своем видении, но доводы и настойчивость Конева заставили Сталина согласиться в конце концов с планом командующего фронтом.
«Мы понимали, что фронт действует на самостоятельном стратегическом направлении; исходя из задач и ширины полосы фронта решение о нанесении двух ударов было вполне целесообразным и, я бы сказал, необходимым. Но И. В. Сталин настаивал на своем. Я же отстаивал нашу точку зрения, мотивируя тем, что один удар на львовском направлении даст противнику возможность широко маневрировать имеющимися у него в резерве танковыми и моторизованными дивизиями и другими резервами, а также привлечь для действий по нашей ударной группировке всю свою авиацию. Кроме того, наступление одной ударной группировкой фронта на львовском направлении вынудит наши войска преодолевать целый ряд сильных оборонительных рубежей, проходящих по высотам, и штурмовать мощные опорные пункты довольно плотной оборонительной группировки немцев. Это приведет не к прорыву, а прогрызанию обороны, к выталкиванию противника от рубежа к рубежу и не даст больших оперативных выгод. Один удар в данных конкретных условиях не может дать высокого темпа наступления и, следовательно, не сулит успеха.
Мои доводы и проявленная настойчивость заставили И. В. Сталина в конце концов согласиться с нашим планом. Помню, как он сказал: “Уж очень вы упрямы. Хорошо, проводите свой план и выполняйте его на вашу ответственность”. Такая реплика И. В. Сталина меня насторожила. Я понял, что это предупреждение об ответственности за возможный исход операции».
Вокруг Львовско-Сандомирской операции после войны было немало споров: на конференциях, в военной прессе, в кругах профессиональных военных. Помню, отвечая на вопросы о рисках, на которые шел командующий, генерал Д. А. Драгунский, сам активный участник сражения, сказал на камеру: «Да, шел на риск, но риск обдуманный».
В автобиографии из архива, словно отвечая на вполне разумные аргументы своих оппонентов, отец писал:
«Необходимо подчеркнуть, что в годы Великой Отечественной войны наши командиры часто принимали оригинальные и смелые решения и умело претворяли их в жизнь. Но ввод в сражение двух танковых армий в столь узкой полосе прорыва при одновременном отражении сильных контратак противника на флангах является единственным в своем роде».
Активным участником полемики вокруг проведенной «не по правилам» операции был и опытный генерал С. М. Штеменко, в годы войны один из ярких работников Оперативного управления генштаба. Он выступил с программной статьей в журнале «Знамя». Хочу привести ответ Конева Штеменко, сохранившийся в рукописи, где он отстаивает свое понимание замысла операции и ее особенностей.
«В 5-м номере журнала “Знамя” опубликована статья “На пути к победе” генерала армии С. М. Штеменко.
В разделе “совещание в Ставке”, рассказывая о роли Ставки во время проведения Львовской операции, Штеменко пишет, что “крупные успехи наших войск породили кое-где излишнюю самоуверенность и пренебрежение к противнику”… И далее: “Даже И. С. Конев при подготовке и во время Львовской операции не избежал этого греха”.
Конечно, никто не застрахован от грехов в такой большой войне, но в данном случае во Львовской операции такого греха за собой не признаю. Штеменко приписал мне, что якобы мы с Жуковым в связи с выходом танковой армии Рыбалко в тыл львовской группировки противника полагали, что противник бросит Львов и начнет отходить, а посему предложили танковым армиям Катукова, Рыбалко, Лелюшенко и кавалерийскому корпусу Баранова наступать веерообразно, на Ченстохов и Краков.
Все это невероятное искажение действительности. Прежде всего, в Ставку с таким предложением я не обращался. Во-вторых, 3-я танковая армия Рыбалко была выведена моим приказом в тыл львовской группировки противника именно для того, чтобы взять Львов ударом с запада.
1-я гвардейская танковая армия Катукова после форсирования реки Сан была повернута мной на Перемышль, опять же для того, чтобы содействовать разгрому львовской группировки противника.
4-я танковая армия Лелюшенко в это время вела бои за Львов, наступая с востока.
Как видите, вопреки фактам и документам фронта, у Штеменко все получилось наоборот.
Мне представляется, что у Штеменко получилось смещение оперативных суждений в сторону литературного творчества.
Я не буду спорить с товарищем Сталиным по вопросу своего характере, но в данном случае не упрямство владело мной, а чувство высокой ответственности и уверенности в своей правоте. Мне был вверен фронт, насчитывающий миллион людей, и я отвечал как за реализацию плана операции, так и за жизни вверенных мне воинов. Я не мог утаивать своих мыслей от Верховного, авторитет которого был для меня очень высок. Кстати, И. В. Сталин поддерживал людей, которые твердо и открыто отстаивали свое мнение в принципиальных вопросах».
Отношения людей на войне, психологические моменты, которые приоткрываются в письмах, набросках воспоминаний – интереснейшая часть архива.
Я помню о том, как дружен был мой отец с генералом А. С. Жадовым, который воевал на фронтах под командованием Конева, начиная с боев на Курской дуге.
В конце мая 1944 года отец получил новое назначение – командующего 1-м Украинским фронтом, а 5-я гвардейская армия Жадова оставалась в резерве на 2-м Украинском. Конев вспоминал Жадова, оставался верен своему слову не отдавать 5-ую армию другому фронту. В июне Ставка передала ее в состав 1-го Украинского, и она сыграла важную роль в Львовско-Сандомирской операции.
