Это чрезвычайно радует недавно нанятую руководительницу отдела маркетинга Розамунду Де Ла Хей — роман увлек ее настолько, что она приехала в агентство за день до решающей встречи, чтобы обаятельным способом повлиять на положительное решение редколлегии. Вместе с помощником Каннингема они подготовили для членов редколлегии свитки с первыми тремя главами рукописи (что соответствует первым пятидесяти страницам), скрепили края скотчем, обвили их красной ленточкой и внутрь положили конфетки «Смартис» (словно чтобы предсказать писательнице одноименную литературную награду)
[202].
Ловкий Литтл после десятиминутных переговоров ухитряется удвоить оферту (или, как отмечают многие источники, даже довести ее до 2500 фунтов), и к тому же ему удается сохранить за собой большую часть авторских прав на заграничные издания — шаг, который ознаменует начало обогащения для него и его клиентки. В это же время издатель, шесть месяцев державший Роулинг «на иголках», обратится к ней с просьбой возобновить переговоры, но Джоан на этот раз откажется.
HarperCollins в это время все еще рассматривает рукопись и сообщает, что в настоящее время издательсьво не готово сделать встречное предложение оферты. Поэтому Литтл закрывает сделку с Bloomsbury. Половина аванса по роялти будет выплачена немедленно, другая половина — после публикации книги, и запланирована выплата на июнь следующего года.
Чтобы сообщить о заключении сделки, Литтл звонит Джоан в пятницу днем, когда она кормит Джессику обедом. Услышав новость, девушка буквально ошеломлена и не может поверить, что книга действительно будет опубликована. Джоан кладет трубку и от неудержимой радости начинает прыгать и кричать, а дочка испуганно смотрит на нее со своего детского стульчика.
Вскоре ей назначена встреча в Лондоне с Литтлом и Каннингемом. Чтобы надолго не оставлять Джессику, Джоан планирует сгонять туда и обратно за один день, даже если это означает, что ей придется провести около десяти часов в поезде. Втроем они идут пообедать в ресторан в Сохо, и сразу же проявляется контраст между Роулинг-женщиной и Роулинг-автором: по-человечески застенчивая и сдержанная, она преображается, как только речь заходит о ее фантастическом мире, выглядит увлеченной и уверенной в себе. Как раз тогда Каннингем произносит слова, ставшие знаменитыми: он советует дебютантке не бросать свою работу, как уже до этого рекомендовал Литтл, потому как детские авторы не зарабатывают денег. Потом, в 1997 году, агент сообщал прессе:
«Думаю, пожалуй, было бы правильнее сказать, что большинство детских авторов выбиваются из сил, чтобы заработать около 2000 фунтов в год»
[203].
От половины небольшого аванса, выплаченного издательством Bloomsbury, Джоан, конечно, не разбогатела, но на обратном пути она без колебаний — вероятно, помня о знаменитой обувной коробке, — заходит в большой магазин игрушек на центральной Риджент-стрит, чтобы купить Джессике подарок.
Следующий издательский этап — редактирование текста, и молодая женщина находится в ужасе от этой мысли: «Чего я действительно боялась, так это того, что мои шутки могут оказаться не смешными. На самом деле, очень трудно судить, забавен ты или нет, хотя довольно легко сказать, был ли ты устрашающим или трогательным. Но по какой-то причине всегда чувствуешь себя выставленной на всеобщее обозрение, если пишешь юмористические фрагменты, а никто не смеется. Это действительно неприятная ситуация»
[204].
Джоан оказалась послушным автором, который охотно принимает почти все мелкие изменения и небольшие сокращения, предлагаемые редактором, однако она категорически отказывается изменить название книги и сократить игру в квиддич (Каннингем и по сей день заявляет, что не понимает правил этой игры), а также убрать сцену схватки с троллем в школьном туалете, потому что считает ее фундаментальной для формирования дружеской «троицы» Гарри — Рон — Гермиона.
Хотя Роулинг наконец-то получила желанный контракт, она не перестает думать о будущем: под кроватью Джоан ревностно сберегает две коробки с набросками дальнейших приключений Гарри. Она беспокоится, что Bloomsbury не захочет даже слышать о последующих публикациях, но все же доверяется Барри Каннингему, раскрывая ему вкратце основные сюжетные ходы саги. Он впечатлен не только мастерством в описании деталей волшебного мира (особенность, которая впоследствии будет поражать режиссеров, сценаристов и продюсеров), но и тем фактом, что главный герой растет «в реальном времени» вместе с романами.
Пока редакционная работа по допечатной подготовке книги идет полным ходом, начинается маркетинговое планирование. Поэтому за пару месяцев до публикации Джоан попросили слегка изменить написание ее имени, оставив только инициалы.
Когда она интересуется, зачем это нужно, ей уклончиво отвечают, что так выглядит лучше, но она не верит и спрашивает о реальной причине. Тогда ей признаются, что эта уловка позволит замаскировать, что автор женщина. По тем временам, как и сейчас, девочкам безразличен пол автора, а вот мальчики, как считалось, как раз склонны отказываться от чтения книг, написанных женщинами. Джоан, и так находясь на седьмом небе от перспективы публикации, охотно принимает этот компромисс, как и другие. Вот как она пошутила на этот счет в одном из интервью: «Честно говоря, если бы они захотели, чтобы меня знали под именем Энид Снодграсс, я бы и на это согласилась»
[205].
Энид Снодграсс — такое нелепое и старомодное имя, что шутка становится понятной на любом языке. Помимо всего прочего, оно ужасно претенциозно. Ведь «Энид» — это кельтское имя, которое встречается в легендах артуровского цикла, в то время как «Снодграсс» — древняя шотландская фамилия, восходящая к эпохе, предшествующей норманнскому завоеванию.
Но все же агент и издатель не особенно ее мучают: они только просят добавить второй инициал к первому в ее имени. Джоан, у которой нет второго имени, берет имя своей любимой бабушки Кэтлин, став, таким образом, «Дж. K. Роулинг». Позже она рассказывала в телевизионной трансляции для рекламы третьего романа
[206], что поначалу друзья смеялись, называя ее «Джейк» (это мужское имя действительно созвучно инициалам Дж. K.), хотя саму писательницу это совсем не веселило.
