В те годы по волнам бродило множество матросских баек, особливо о сокровищах, несметных богатствах, спрятанных то тут, то там. Кое-что из этих богатств было зарыто нашими предшественниками — другими пиратами, оставлявшими себе запасец на черный день, кое-что найти было невозможно, ибо это, как говорили, прятал сам черт. И вот в один проклятый день, когда наш юнга — Зак, — весело смеясь, рассказывал товарищам очередную байку о богатствах, якобы спрятанных морским чертом, и по глупости прибавил, что их раздобыть, поди, не под силу даже нашему отчаянному капитану, Рик, на беду, случился рядом… Человеком он был гордым, и слова юнги сильно задели его честь, грозя бросить тень на репутацию любимца судьбы, поэтому он, призывая на голову глупца громы и молнии, поклялся всеми чертями Ада морского и всеми богами Рая небесного, что отыщет сокровища морского дьявола, отыщет и присвоит их себе! С этого все и началось… — старый пират тяжело вздохнул, — Мы перестали гоняться за судами, мы пропускали мимо один за другим торговый корабль, мы все шли и шли к неведомой никому цели, метались по волнам, как слепые котята, надеясь однажды ткнуться носом в нужный берег. Команда проклинала капитана, ругала Зака, но исправить уже ничего было нельзя. И вот однажды — то было воскресенье, святое воскресенье, я помню это как сейчас, — Барракуда вдруг объявил, что знает, куда идти. На небе сгущались тучи, близился шторм, а он оттолкнул рулевого и твердой рукой повел корабль навстречу буре. «Что ты делаешь, капитан?!» — вскричал я, видя, что Рик намеревается ниспослать нас прямо в пасть к дьяволу. Я тогда уже был боцманом и мог позволить себе быть с ним запанибрата. «Не мешай, собака!» — зарычал он, отталкивая меня и крепче вцепляясь в штурвал, — «Неужели ты не слышишь?! Он зовет нас…» — старик уныло качнул головой, — Но я ничего не слышал. Потом уже, много позже, Барракуда признался, что в тот миг и в самом деле слышал чей-то шипящий голос, притягивающий, манящий, сулящий неземные богатства, и он внял ему, внял, не видя и не имея иной подсказки.
Вокруг бушевал шторм. «Гиена» неслась под всеми парусами точно в туманную даль впереди, куда-то в тучи, в неизвестность, и команда наша задрожала от ужаса. Мы все были уверены, что капитан ведет нас на смерть, мы все проклинали чертова Зака, подстрекнувшего его к этому, но тут… случилось чудо. Облака, тучи, в которые мы направлялись, вдруг обратились скалами, а между ними появился проход, грот, ширины достаточной, чтобы можно было завести туда шхуну. Рик правил точно туда, да и шторм как будто начал стихать, и мы возликовали… — Денби горько вздохнул, — Если бы мы только знали, что это будет началом конца! Внутри грота, в его глубине, оказалась очень удобная бухточка, где можно было прекрасно пристать к берегу. Вода мягко плескалась о песок, а дальше, еще глубже в эту пещеру, вела узенькая тропка, рассчитанная, похоже, лишь на одного… «Гиена» ткнулась носом в песок, а капитан, велев развернуть ее к его возвращению носом в сторону выхода, легко перемахнул через борт. Я хотел, было, последовать за ним, но он не позволил, сказав, что здесь ждут только его и что он поначалу сам должен убедиться, что привел нас куда надо. Как сейчас я вижу пред собою его сияющее лицо… как он был счастлив в тот миг! Он едва ли не подпрыгивал, удаляясь от нас по тропинке. Мы ждали его, ждали довольно долго, мы развернули корабль, как он и велел и, наконец, дождались… Но не те новости, что мы ждали, принес нам Барракуда, совсем не те. Он вернулся угрюмый, понурый и, бросив, что сокровищ здесь нет и быть не может, поспешно забрался на борт, приказывая покинуть пещеру. Мы подчинились — слово капитана всегда было священно, а в гроте искать, видимо, и впрямь было нечего… С тех пор над «Гиеной» как будто сгустились тучи, — рассказчик примолк, переводя дыхание. Слушатели безмолвно внимали ему, не решаясь перебивать. Наконец, немного отдышавшись, Денби продолжил:
— Позже, много позже, когда Рик совершенно одичал, когда он разбивал торговые суда в щепки и губил ни в чем не повинные жизни, он признался мне, что в той пещере он и вправду нарвался на дьявола. Это было страшное чудовище, похожее на морского змея, но с рогами, с горящими глазами и огромными когтистыми лапами, с чешуей, усеянной острыми шипами, и говорящее шипящим голосом. Он видел лишь тень его, и эта тень, обнаружив пришельца, вдруг вскинулась, зашипела и набросилась на него, поглощая целиком… Так он проник в тело моего капитана, и стал на долгие годы его неразлучным спутником. По его приказу Рик топил корабли, по его приказу губил жизни — все лишь для того, чтобы дать ему крови, еще больше крови, а он жаждал ее, требовал и с каждой новой отнятой жизнью становился сильнее, все больше и больше подчиняя себе Барракуду. Капитан не знал, как отделаться от этой напасти, он готов был голову себе прострелить, лишь бы выбить из нее морскую тварь, вдруг вселившуюся в него… Он шепотом сказал мне, что это не дьявол, что он лишь представляется таким, а сам себя он называет мокоем, хоть это и абсурд. Мокоя мы видели ни единожды на морских волнах, их мощные серовато-синие тела часто пугали тонущих моряков, но ни одна из этих рыб не была похожа на чудовище, поглотившее душу Рика. Как избавиться от него, что делать, он не знал, как не знал и я. До того самого мига, как однажды мокой не обронил что-то о кольце, не сказал капитану, что настоящей гиены ему не отыскать и вовек, что он ошибся, нарекая так корабль… Барракуда ухватился за соломинку. Мы разбили мирное поселение на одном острове, и я спросил, куда мы отправимся дальше. Он сказал: «Туда, где бродит гиена», а у меня что-то вдруг щелкнуло в голове. Ходили слухи, долетали они до меня, что на пальце одного из святош Ватикана пару раз замечали кольцо в виде морды гиены, поражались все — зверюгу-то к святым, ну, никак не причислишь, а святой отец его носил. Вот я и сказал капитану об этом, а он велел нам двигать к Риму. Сам я, признаться, не одобрял этого, да и вообще полагал Рика спятившим — направляться в обитель святых нам, пиратам? Да это же курам на смех, попы там животы бы небось от смеха надорвали! Но Барракуда был неостановим. Мы подошли к Риму не как пиратское судно, а как добропорядочные граждане, и капитан вновь в одиночку сошел на берег. Я-то помнил, чем закончилась его последняя вылазка, я предложил ему пойти с ним… он снова отказался, приказав мне оставаться на судне, и я подчинился. Об остальном я узнал лишь с его слов, и ты прав, сынок, — тот поп, отец Франческо, и в самом деле сумел изгнать чертова мокоя из тела нашего капитана. А после подарил ему кольцо, наказав не снимать его, ибо дьявол, как он сказал, мстителен и, конечно, попытается вновь подобраться к тому, кто сумел избежать его гнета. Капитан запомнил, нацепил кольцо с изображением морды гиены на мизинец и не снимал его до конца жизни. Матросня не обращала внимания на него, не замечала, а вот от меня оно в секрете не было… — он опять глубоко вздохнул, и пару раз кашлянул, прочищая горло: пространный рассказ утомлял старика. Друзья молча ждали продолжения; Дерек, нервничая едва ли не более прочих, зажимал левой рукой правую, украшенную многократно упомянутым перстнем.
— Потянулись счастливые дни. Дьявол пытался строить нам козни, насылал штормы, но силы его без жертв быстро иссякли, и на несколько лет он оставил нас в покое. Вот только Барракуда уже изменился… Он теперь не был тем же отвязным парнем, какого я встретил когда-то на улочках Гамильтона, он стал серьезным, взрослым мужчиной, очень рассудительным и очень печальным. Он часто твердил, что не хочет всю жизнь носиться по морям, мечтал о тихом счастье у огонька и, наконец, нашел его. В одном городке, на самой его окраине, проживала прелестная, чуткая и добрая, заботливая девушка. Мы проплывали мимо, когда Барракуда завидел ее и приказал пристать… Не буду утомлять подробностями, они полюбили друг друга и старина Рик, наконец, зажил так, как мечтал — тихо и спокойно, с любимой женой рядом. Мы продолжали путешествовать на «Гиене», но без капитана было скучно, а нового избрать мы так и не смогли — никто не казался достойным. Мы часто подходили к берегу, где жил Рик. Я, на правах старого друга, бывал в гостях у него и его жены, и я же, по просьбе Барракуды, стал крестным отцом его первенца — крепкого малыша, которого он нарек Домиником, — заметив, как вздрогнул Конте-старший, старый пират улыбнулся, — Он говорил, что коли уж он всю жизнь свою прожил безбожником, так пусть же сын его Бога слышит
[12]. Я спорить не стал — имя мне понравилось. Малыша крестили в местной церквушке, капитан зажил далее с женою и сыном, а я отправился в море. Когда я вернулся, детей у Рика было уже двое — спустя несколько лет после первого, жена подарила ему еще одного сына. Его назвали Ричардом, Барракуда говорил, что это мужественное, сильное имя, и что мальчик, пусть он и младше брата, наверняка станет опорой и поддержкой Доминику… — взгляд выцветших глаз упал на младшего из братьев Конте. Дик, словно стремясь подтвердить слова старика, шагнул вперед, кладя руку на плечо брату.
