– Тишина в зале суда, – рявкнул судья, и дуэль продолжилась в безмолвном режиме.
Лекс смотрел на врага и мысленно расчленял его. Думать о том, что он победит с таким приговором, такой ценой, было до отвращения тошно. Все переворачивалось внутри и хотелось выть от бессилия. Не готов он был проиграть вот ТАК!
Он ничего не слушал из того, что говорили адвокаты, ничего не слушал из показаний Дэна. Не слушал судью. Он сидел за столом, сжав виски между ладонями, закрыв глаза, и вспоминал ее руки, сияющие на просвет в его грубой ладони, ее руки, обнимающие его, ее руки, срывающие с него одежду. Вспоминал ее губы, с которых срывались стоны, повторяющие его имя, шепчущие слова любви, припухшие от поцелуев губы. Думал о том, как она отнесется к нему – бессильному евнуху? Не бросит – это точно. И если бы они могли быть вместе без препятствий такой ценой… он был бы готов. Но кто ему обещает такой обмен? Кто даст гарантию, что жертва оправдается?
Пока что он платил за три дня оглушительного счастья. И за ее выбор. За ее любовь. Это ТОЧНО того стоило.
Вольский глубоко вдохнул, открыл глаза и поднял взгляд на судью. Какой бред… полночный бред! Как будто жил нормальной жизнью, уснул, а проснулся в кино про фашистов на динозаврах. В фильме, где ты не имеешь права выбора, где ты единица в массиве, служебная шестеренка и у тебя есть хозяева. Они сказали: эта женщина не для тебя – утрись и заткнись. Сказали: будешь сидеть – ты сидишь. Сказали: больше ты не мужчина – и ты превращаешься в Кена из коробки. Что ты хочешь? Кого любишь? К чему стремишься? Кого это волнует? Он вырос в другом мире, он не умел смиряться и слушаться, не умел быть удобным, не умел свыкнуться с такой дичью… Внутри все горело от сопротивления несправедливости, от горечи и изматывающего бессилия. Хотелось выть и рвать грудь пальцами, чтобы унять это невыносимое жжение.
Поэтому, когда судья объявил тот самый приговор, о котором все всё понимали заранее, внутри Вольского сдетонировал ядерный заряд. Он вскочил с места и закричал, глядя на судью:
– Вы хотите сделать из меня раба, в котором можно выключать чувства по своему выбору! Покалечить меня, наказать за то, что я живой и смею любить. Но вы не ту функцию в организме выбрали, ясно? Остановите мне сердце, и тогда у вас все получится. А до тех пор я не соглашусь с этим решением, не смирюсь и не успокоюсь. Эту женщину я ношу в своей душе всю жизнь, и ее не вырвать оттуда никаким палачом. А этот человек ею владеет, считает себя хозяином своей жены. Она ошиблась, выбрав его! Но люди не знают все наперед и не должны отвечать за свои ошибки до самой смерти! Они должны иметь возможность их исправить. И вы, кто лишает женщину права разлюбить, кто обрекает ее на рабство, однажды поймете. Когда ваша дочь или сестра будет выть от безысходности и наложит на себя руки. Когда вы сами ошибетесь и захотите все исправить, а вам ваша же система скажет НЕТ. Тогда вы почувствуете вкус крови во рту и отчаяние, которого заслужили. Вы можете покалечить меня, но не победить. Потому что на вашей стороне закон, а Я ПРАВ!
Вольский замолчал, тяжело дыша, и зал за его спиной позади взорвался множеством голосов, репортеры волной хлынули между рядами к скамье подсудимого и разбились о заслон судебных исполнителей. Алекса взяли за руки и повели из зала. Но прежде он встретился взглядами с противником. Дэн улыбался. Тихим, спокойным голосом он ответил на его пламенную речь одной лишь фразой:
– Я предупреждал, Вольский, не тронь ее.
В ответ Лекс расплылся в широкой, бесшабашной улыбке.
– Дениска-Дениска, дурачок. Я и без члена одним пальцем трону ее так, что все равно буду на голову лучше тебя. Думай об этом. Постоянно! – он поднял скованные руки и показал Дэну два соединенных между собой пальца средний и указательный и, продолжая нагло улыбаться, подмигнул и загнул указательный.
И только когда проклятую рожу врага перекосило от ненависти, Алекс вновь почувствовал себя победителем и дал себя увести. В бою одержит верх, кто силен духом, а не телом. Нельзя дать себя сломать, и тогда даже после казни Дэн не победит. И система не победит.
Спустя час после оглашения приговора Вольский все еще сидел неподвижно в своем изоляторе и сжимал между ладонями гудящие виски.
«Страшный сон… страшный сон… страшный сон…» – рефреном билось в его голове, но он не произносил это вслух. Боялся, что слушают и передадут злодею его отчаяние.
Лязгнул дверной затвор, Лекс поднял на охранника тяжелый взгляд исподлобья, как будто тот ломился к нему в квартиру со своим ключом.
– Вольский, на выход.
– Куда?
– Встал и пошел, – грубо отозвался тот, – или я помогу и поползешь.
Состояние было такое… что он даже язвить в ответ не стал. Просто встал и пошел. Хоть к черту в пекло. Хуже все равно не будет.
Его привели в комнату для свиданий с адвокатом. Ну хоть понятно. Долецкий будет опротестовывать, пытаться отменить решение в высшей инстанции, будет успокаивать, внушать надежды, требовать не сдаваться. Вольский сел за стол и уронил голову лбом в свои вытянутые руки. Как же он устал. Смертельно устал… он просто не хотел никого видеть.
Щелкнула дверь, и он услышал стук каблуков, явно не Серегиного фасона. Он резко вскинул голову и уставился на вошедшую женщину. На ней была форма госслужащей с юбкой и нашивкой на плече, он не мог разглядеть какой. В руках она держала фуражку. Рыжие волосы, затянутые в тугой узел на затылке, грубоватые черты лица, плотно сбитая сильная фигура. Было в ней что-то неуловимо знакомое, и в то же время он точно знал, что видит ее впервые.
Она остановилась на пороге и внимательно посмотрела в его заросшее лицо, с которого сошли синяки, но царапины и ссадины облетели пока не все. Он смотрел на нее, она на него, потом женщина неловко и нерешительно улыбнулась и сказала странное:
– Не узнал?
– Увы мне, – слегка пожал плечами он.
Не до угадайки. Ему было плевать, кто она, с высокой орбитальной станции.
– А так? – она скорчила презрительную гримасу и гнусным голосом протянула: – Вечно ты, Вольский, из кожи вон лезешь, чтобы привлечь всеобщее внимание. Тупоумник.
– Даблт, – выдохнул он и немедленно узнал Полину-Пенелопу.
Оказывается, она рыжая… Неудобно было признаваться, но встрече он был не рад. Особенно теперь. Поэтому он замолчал, выжидающе глядя на нее, а она сменила физиономию и подошла ближе.
– Вот теперь верю, что узнал, – кивнула она, – я-то тебя сразу… С первого взгляда. Хоть ты и похож на каторжника. Не думала, не гадала, что встречу тебя на скамье подсудимых.
– Слушай, Полин, я рад встрече, выросла, похорошела, не держу зла, все такое… но, откровенно говоря, мне прям не до трогательных воспоминаний. Без обид, – из последних сил сдерживая раздражение, проговорил он.
– Прости, я понимаю, что на другой прием и не могла рассчитывать, я только хочу сказать, что не трачу твое время впустую. Выслушай меня. Но сначала ответь, правда не держишь? – она заглянула ему в глаза.
