Камилла подумала, что редкие из её знакомых полагали бы так же. Пожалуй, даже никто бы не полагал. Вслух дочь Рыжего барона заметила:
— Учитель говорил, что мой дед жив. Вы знаете ллея Тадеуша?
— Знала, — снова погрустнела ллейна Бианка. — После моего замужества мы почти не держали связь, а теперь, после приключившегося с ним несчастья… мне до сих пор сложно в это поверить. Впрочем, я верю, что он сильно страдал из-за сумасбродства сына. Возможно, это в конце концов и лишило его разума.
— Нерадостно, — заметила Камилла, подсчитывая собственные шансы на успех. Все они так или иначе сходились на ллейне Бианке — и на невиданном шансе, отпущенном ей судьбой. — Не смею вас задерживать, светлейшая ллейна. Из комнат — ни ногой, — предвосхитила замечание Камилла, чинно усаживаясь в углу.
* * *
Сборы благородных ллейн продолжались не менее двух часов — Камилла даже задремать на стуле успела, и уже не стыдилась требовательного урчания в желудке. Кто ж знал, что еда во дворце строго под расчёт и в оговоренное время, она здесь как бы неучтённый гость, и под сень королевского замка лучше вообще приходить с набитым животом?
— Мы готовы, — задержалась на пороге ллейна Бианка, а дочь Золтана Эйросского вздрогнула и проснулась. — Прости, что тебе придётся в одиночестве коротать вечер.
— Ночь уже, — не подумав, сонно отозвалась Камилла. — Не заскучаю.
Дочь Золтана Эйросского разглядела наконец ллейну Бианку, в серебристом платье и с богатым ожерельем на шее, затем ллейну Одетту, виновато улыбавшуюся ей из-за спины матери, в нежно-сиреневом платье и без всяких украшений; скользнула взглядом по тщательно уложенным волосам благородных и невольно выпрямилась, одёргивая засаленный рукав собственного платья.
— Хорошего вечера, ллейна Бианка, — вежливо пожелала Камилла. — Ллейна Одетта.
Обе улыбнулись ей на прощание, а камеристка Эдна и личная горничная ллейны Бианки принялись за уборку. Двери закрылись, оставив шлейф духов и воздушных тканей снаружи, и Камилла облегчённо выдохнула, тотчас выдав своё местоположение.
— А, гостья! — вспомнила Эдна, с прищуром оглядывая девицу. Хозяйка общалась с Камиллой учтиво, но у камеристки оказалось собственное мерило человеческой ценности. — Что ж… значит, будем и из вас делать ллейну.
— А я кто? — поразилась такой наглости Камилла.
— А по вам, дорогая, этого ещё не скажешь, — поставила точку в беседе Эдна, не вдаваясь в подробности.
Спустя целую вечность омовения и прихорашивания Камилла признала, что камеристка, верно, дело своё знала и была не так уж и неправа, отпуская своеобразный укол в сторону дочери Рыжего барона. Потому что отражение, которое Камилла видела теперь в зеркале, столь сильно отличалось от привычного, что она крутилась возле него так и эдак, веря и не веря собственным глазам.
Кожу, натёртую до скрипа, горничная и камеристка умаслили благовониями и воздушными белыми снадобьями, после которых та стала мягкой, шелковистой на ощупь и невероятно ароматной. Лицо подверглось куда более сложным манёврам, после чего брови Камиллы стали чуть тоньше, ресницы — гуще, а кожа приобрела удивительный персиковый оттенок. И самое главное — на ней каким-то чудом не проявлялось больше ненавистных веснушек.
— Госпожа предложила вам собственное домашнее платье для ночного отдыха, — сухо и коротко, но вежливо просветила Камиллу Эдна, помогая ей надеть светло-зелёное одеяние небесной красоты. Оно оказалось расшито мелкими блёстками у ворота и волочилось по полу, да и в рукавах подвисало, но Камилла отказалась его снимать и примерять что-либо более подходящее. В таком не дома — на бал не стыдно идти.
Волосы камеристка уложила «просто»: умастив душистыми маслами, от чего медные кудри стали послушными и сами ложились, как надо, и сплетя их в свободную полукосу, да оставив в волосах шпильки с мелкими камушками. Под бликами от светильников те сияли, будто драгоценности, и Камилла впервые поняла, сколь глубоко заблуждалась она — и все простофили на Рыжих Островах — почитая её местной красавицей. Рядом с такими, как ллейна Бианка и её дочь, она годилась разве что в посудомойки. И вот — сама стала наконец… хоть отдалённо похожей на женский идеал в лице благородной Бианки.
— Долго над вами колдовать не буду, — устало завершила Эдна: после украшения трёх ллейн руки у камеристки, верно, горели. — Скоро отойдёте ко сну. Поутру уж возьмусь, как следует.
Камилла мудро проглотила множественные вопросы, вертевшиеся на языке, и с удивлением воззрилась на поднос, принесённый горничной: есть почему-то уже не хотелось. Хотелось — нескромно и откровенно — показать миру, сколь красивой она может быть. Да и попросту впервые хотелось чего-то большего, чем просто набить желудок.
— Я в галерее прогуляюсь, — сообщила о намерении Камилла. — Здесь, у покоев, далеко не уйду.
— Аппетит вам нагуливать, верно, не надо, — подметила зоркая Эдна. — А госпожа велела из покоев — ни ногой.
— И я помню об обещании, добрая пэра Эдна, — учтиво склонила голову Камилла. — Но здесь душно после стольких-то омовений. Подышу свежим воздухом — и назад.
— Свежим, — прыснула горничная и тут же одёрнула себя под строгим взглядом камеристки.
— Свежий воздух во дворце — только в наших покоях, — недовольно подметила пэра Эдна. — Ллейна Бианка духоты и дурных запахов не выносит, мы отведенные комнаты проветриваем сами, от дворцовых не дождешься.
— Это верно, — согласилась Камилла, отступая к двери. — От дурных запахов и заболеть недолго. А светлейшая ллейна Бианка всё же хранительница магии воздуха, оно неудивительно, что взаперти ей дышать тяжко.
Камеристка явно удивилась, а Камилла воспользовалась заминкой, чтобы отворить тяжёлую створку и выскользнуть за дверь. Далеко уходить не собиралась: лишь прогуляться по коридору, ощутить, каково это — быть тут полновластной… да хотя бы гостьей! Впитать, так сказать. Прочувствовать. И, может, щегольнуть перед кем-нибудь новым нарядом, столь пренебрежительно названным Эдной «домашним».
Галерея, в которую упирался коридор, оказалась пустынна и темна, освещаемая лишь редкими светильниками да лунным светом из широких окон. Гости ещё не вернулись с позднего ужина, наслаждаясь, видимо, приятным обществом и умными беседами. Камилла вздохнула, потрогала пальцем позолоченную колонну — не отколупывается! — и завернула за угол колоннады, оглядывая очередной полутёмный коридор. Ничего интересного не обнаружила, кроме запертых дверей и подсохших цветов в тяжёлых мраморных вазах, и уже повернула назад, когда внимание привлёк сдавленный звук из-за неплотно прикрытой двери.
Любопытство погубило не одну кошку, но Камилла считала себя проворнее любого зверя. Прокравшись на цыпочках к тяжёлой створке, дочь Рыжего барона приложила ухо к щёлке и прислушалась.
— Ллей Ленар, прошу вас… мне… мне пора… маменька сказала…
— Вы — моя невеста, и в этом нет ничего предосудительного… разве вы не желаете узнать меня поближе?
