– Береги ее по дороге, Шарлотта, – произносит он. В этом замечании нет никакого смысла, поскольку нет на свете другого человека, который приглядывал бы за Розалиндой с Шарлоттиной бдительностью, но ему нужен предлог заговорить с ней и оценить ее реакцию. Шарлотта и в самом деле избегает его взгляда, или ему мерещится?
– Да, сэр, – непривычно сухо отвечает она с легким книксеном. И в глаза не смотрит. Почему? Она просто напугана вчерашней вспышкой? Или здесь кроется нечто совсем иное?
Наблюдая, как его несчастная дочь бредет в окружении толпы газетчиков, которые встали лагерем в саду, он примечает Кенворда и Годдарда, шагающих к главной двери. Какие только полицейские не пасутся сейчас в его доме денно и нощно – и детективы в штатском, и офицеры в форме двух разных подразделений, и даже юные стажеры, – но все они попадают в Стайлз через заднюю дверь. Почему же констебль и суперинтендант направляются к дому столь официально?
Нет смысла притворяться, будто я их не заметил, – думает он, и, когда они подходят, открывает.
– Доброе утро, джентльмены.
– Доброе утро, полковник Кристи, – слышит он вежливый ответ. Годдард, разумеется.
– Не желаете пройти в дом? – предлагает Арчи.
– Нет, сэр, – отвечает Кенворд. – Нам нужно, чтобы вы проехали с нами.
Куда это ему надо ехать? Что они еще нарыли?
– Простите, я не понимаю, – шепчет он.
– В полицейский участок.
Арчи ошарашен. Он уже бесчисленное множество раз беседовал с полицией, и ни разу не требовалось формального визита в участок. Что изменилось? Почему именно сейчас? Что им стало известно?
– Поехать с вами? З-зачем? Почему мы не можем поговорить в моем кабинете… или на кухне, как обычно? – Язык стал слегка запинаться.
– Нам нужно, чтобы вы сделали заявление, – спокойным голосом произносит Годдард.
– Разве не этим я занимался ежедневно всю п-прошедшую неделю?
– Нет, полковник Кристи, – отвечает Кенворд, делая шаг и становясь с ним почти лицом к лицу. – Вы занимались не этим. Вас опрашивали в связи с исчезновением вашей супруги. Это совсем не то же самое, что официальное полицейское заявление. Пожалуйста, берите пальто со шляпой, и идемте с нами.
Под пристальными взглядами Кенворда и Годдарда он надевает серый шерстяной плащ, фетровую шляпу и выходит через главную дверь. И хотя он идет позади полицейских, а поля шляпы опущены, его почти слепят огни фотовспышек. Большинство газетчиков впервые видят его вблизи, и летящие со всех сторон вопросы начинают сливаться в оглушающий рев. Вопросы переходят в обличения, и это все сплетается в неразличимый гул обвинений, адресованных идущему к виселице. Арчи начинает думать – особенно когда Кенворд и Годдард усаживают его на заднее сидение полицейского автомобиля, – что они специально устроили этот парад.
По дороге в багшотский участок все молчат. Как правило, в тишине Арчи чувствует себя уютно, но сейчас, когда даже обычно словоохотливый Кенворд вдруг притих, ему становится не по себе. Почему никто не расскажет об этом самом официальном заявлении, не объяснит, в чем необходимость подобной процедуры? Неужели недостаточно всех предыдущих заявлений, который он делал под запись? Может, ему следует пригласить адвоката, или это как раз будет означать, что он виновен? Без обычных колкостей Кенворда – которые сейчас странным образом пришлись бы к месту – у Арчи нарастает ощущение обреченности.
Оба полицейских выходят из автомобиля первыми и сопровождают его в участок. Там группа младших чинов выстроилась в линию понаблюдать за процессией, направляющейся в комнату, которую Кенворд назвал «допросной». Это шествие под осуждающими взглядами полицейских еще хуже, чем путь от Стайлза к машине. В голове у Арчи роятся беспорядочные мысли. А вдруг это был его последний день в Стайлзе? Может, ему следовало попрощаться с Розалиндой, как подобает в таких случаях?
В крошечной комнатушке без окон, где никто не предлагает ему ни стакана воды, ни чашки чая, Арчи садится на стул перед Кенвордом и Годдардом. Все молчат. Похоже, они чего-то ждут. Но чего?
Дверь в допросную с грохотом распахивается, напугав даже Кенворда. Входит субтильный лысеющий стенографист в костюме с иголочки. Он занимает четвертый, пустующий стул, раскладывает на столе бумаги и ручки, выбирает подходящую, подносит кончик пера к бумаге и кивает полицейским.
– Бо2льшую часть вчерашнего вечера мы провели, опрашивая мистера и миссис Джеймс, а также мисс Нэнси Нил, – объявляет Кенворд. – Повторно.
О боже, почему же ему никто не позвонил – ни Сэм, ни Нэнси? О режиме временного прекращения контактов можно было бы и забыть. Ведь это – чрезвычайная ситуация. Арчи делается дурно, когда он представляет, как его друзья и возлюбленная терпят фиглярство Кенворда, и тем более дурно – при мысли о том, что они могли ему поведать, но Арчи старается не показать этого. Вопреки сарказму Кенворда, он усилием воли сохраняет видимое безразличие, напоминая себе о необходимости придерживаться инструкций в письме, какими бы жуткими ни были его тревоги по поводу Нэнси и Джеймсов.
– На сей раз мы наконец докопались до истины, – продолжает Кенворд. – Они подтвердили, что в прошлый уик-энд вы собрались не просто, по обыкновению, поиграть в гольф, но и отметить вашу помолвку с мисс Нил. В точности как нам и прессе рассказала горничная. По всей видимости, вы оба состоите в любовной связи уже полгода. По меньшей мере.
– Вам так сказали Джеймсы? И Нэнси тоже? – Арчи не способен даже вообразить, как его застенчивая, покладистая возлюбленная признается в их грехе.
– По правде сказать, нет. Мисс Нил отказалась давать показания без судебного ордера. Но Джеймсы сознались, что знают о ваших отношениях. – Лицо Кенворда озаряет самодовольная улыбка. – И Сэм Джеймс намекнул на связь между этим романом и исчезновением вашей супруги.
Арчи с трудом верится, что Сэм мог бы предать его, и он задается вопросом, не пытается ли Кенворд просто-напросто заманить его в западню. Но запертые прежде ворота отворены, и он не может теперь сдержаться, чтобы не произнести правду вслух. Пожалуй, в первый раз с тех пор, как начался этот кошмар.
– Даже если это так, и у меня действительно был роман с мисс Нил – а я этого не признаю, – то единственной связью между ним и пропажей моей жены мог бы быть разве что отъезд миссис Кристи в порыве обиды.
И тут впервые за все время, что они сидят в этой комнате, вступает Годдард:
– Тогда зачем вы сожгли письмо жены?
Этот вопрос сбивает его с ног. Откуда они узнали о письме? И тут его запоздало озаряет: именно из-за этого чертова письма его и притащили сюда, и если бы не оно, всех бы удовлетворили его вчерашние заявления об отношениях с Нэнси.
– Вижу, вы удивлены, полковник Кристи, – говорит Годдард. – Это вполне объяснимо. Ведь до недавнего времени о существовании письма никто не знал, как и о том, что вы его сожгли. Но вспомните мои слова о вашем интервью «Дэйли Мэйл». Оно развязало людям языки.
