Борис не дал мне договорить. Наёмник схватил меня за локоть, дёрнул к себе, заставляя развернуться, а затем ухватился свободной рукой за тунику у самого горла. Я мог освободиться в считанные мгновения, мог ответить грубой силой, и Борис бы не сладил с той мощью, что таит в себе моё тело, но поймав взгляд наёмника, я вдруг не решился его провоцировать.
— Приговорили? — прошипел он мне в лицо. — Так это, значит, наша вина? Это мы во всём виноваты? Ну ка, огляди двор. Внимательно осмотрись. Посмотри на каждого обитателя крепости. Мужчин, женщин, детей — что ты видишь? Людей? Нет, сынок, людей там нет. И не было никогда. Все они трупы. Мертвецы, которые чудом ещё ходят по этому миру. И чудо это зовётся торрек. Два года мы здесь и почти год, как воюем с ордой. Что было бы, не окажись мы в той пещере? Всю общину вырезали под корень. Мужчин сразу, ну а женщин… ты и сам видел, что с ними бы стало. Потом крепость… кхм… один бой, один единственный штурм и орда бы взяла Угрюмую и прошла дальше. Все победы, жизни тысяч керрийцев, позор халарата, смерть Гараха — это наша заслуга. Это мы подготовили войско. Это мы превратили шайку разбойников в настоящих героев. Это тот самый бред, который мы им внушили, превратил жалких изгоев в настоящих людей. Мы дали им шанс. Так хватит забивать головы глупостями, — отринул он от меня, обращаясь к остальным курсантам.
— Нам ещё воевать. Нужно довести начатое до конца. А солдаты всегда умирают. Изменить это вам не по силам. Но кое-что всё же вы можете. Сделайте так, чтобы этих людей не забыли, — снова указал он рукой на горки погребальных костров. — Пусть имя каждого воина навеки останется на устах их потомков и тогда они будут жить в их сердцах. Сохраните память о павших героях и так вы восславите их ратные подвиги.
— Будут жить, да? — прорычал я. — В сердцах, значит? Да плевать всем на них. Всему миру плевать!
Я оттолкнул Бориса и пошёл прочь. Пафос его речей в такой день мне казался абсолютно неуместным и слушать наёмника я больше не мог.
— Да что не так?
— Это дерьмо оставь там, где набрался. Я буду править иначе.
— И как это, интересно?.. стой, куда ты уходишь? — крикнул Борис мне в спину.
— Пора провести ритуал, — ответил я, забрал у стражников горящий факел и направился к центру двора.
— Не нравится мне его настрой, — тихо проговорил Борис застывшим рядом курсантам. — Приглядывайте за ним. Боюсь, как бы торрек не сорвался. С ним связаны все наши надежды. Если Андрей наделает глупостей — эта история может плохо закончиться. Очень плохо.
* * *
Тагас не мог найти себе места. Халар всю ночь провёл на ногах. События грядущего дня не могли привидеться воину даже в кошмарах. Он то и дело наворачивал круги по маленькой комнатке, обминал круглый стол, миллион раз обошёл все углы. Наконец рассвело. В коридоре послышались тяжёлые шаги пары стражников. Спустя несколько ударов сердца забренчали ключи, лязгнул засов и дверь распахнулась.
На пороге стоял Бернис Моурт. Тагас усмирил гнев и потупился в пол, протягивая графу руки под кандалы.
— Сегодня тебя не закуют, — грустно проговорил Бернис. — Но знай, я на чеку.
— Я буду покорным. Таков был уговор с колдуном, и я сдержу слово.
Воин кивнул. Тагаса вывели во двор. Картина была не из приятных. Всю площадь обложили громадными пирамидами из бревен, соломы и хвороста. Кроме дерева внутри сооружений белели рубахи мертвецов. У братских погребальных костров замерли стражники с горящими факелами, а в центре двора стоял сам колдун. Владыка шейтаровой твердыни говорил прощальную речь.
Тагаса провели мимо рыдающих женщин и хмурых воинов. Их взоры были прикованы к повелителю, потому ненавистного пленника никто не заметил. Тагас ожидал оскорблений, пинков и даже побоев, но на деле никто не поднял руки и даже не плюнул в сторону халара.
Рядом с кузницей мерцали пёстрые платья. Для халин Шиайи собрали отдельный костёр. Младшие жёны отца кружили вокруг бездыханного тела, лили слёзы и завывали пуще северянок. Тагас вдруг почувствовал слабость в ногах. Колени задрожали, бёдра налились свинцом. Каждый шаг давался воину всё трудней. Пока Тагас добрался к телу матери, успел взмокнуть и умыться слезами.
Халин больше не была так красива, какой отложилась в закромах его памяти. Лицо побелело, заострилось. Синие губы утратили форму, кожа растеряла блеск. Тагас пошатнулся, упал перед матерью на колени. Дрожащими руками расправил складки на платье, провёл пальцами по гладким щекам. Она не шелохнулась, не ответила на его прикосновения.
— Я отомщу, — прошептал он матери на ухо. — Я никогда не забуду… я им всем отомщу за тебя… я обрушу небо на землю, переверну всю степь, уничтожу халарат и всех гарров, но покараю виновных. Больше ни одна мать не покинет своих сыновей по воле ничтожества, ни одна женщина не будет рабыней у мужа. Клянусь тебе… клянусь!..
Тагас затаил дыхание, чтобы не взвыть на глазах у врагов. Он потянулся к волосам бездыханной халин, вытащил из косы алую заколку и спрятал её в рукаве. Потом встал, поцеловал мать в лоб и отошёл на несколько шагов.
— Я видел, как северяне чтят своих женщин, — не поднимая глаз от земли, обратился Тагас к Бернису Моурту. — Скажи мне, северянин, к моей матери твои боги будут также добры?
Бернис кивнул.
— Тогда я готов, — выдохнул пленник, принимая от стражника факел.
Колдун к тому времени закончил говорить и двор запылал. Тагас поджёг погребальный костёр и снова отошёл к страже. Смотреть на разгорающееся пламя выдалось гораздо сложнее, чем воин мог себе представить. Затрещали сухие ветки, чёрный дым повалил к небесам. Её волосы запылали, кожа быстро чернела, платье обуглилось. Женщины завопили, упали перед костром на колени, в последний раз протягивая руки к бездыханной халин. Тагас потерял рассудок. В какой-то миг он осознал себя сидящем на земле и вопящим, как малое дитя. Огонь полностью скрыл её тело.
Тагас не запомнил, как всё закончилось. Он очнулся уже шагающим по коридору к темнице. В руках он крутил алую заколку. Это всё, что осталось ему в память о женщине, что любила его больше жизни. Это всё, что осталось от любимой халин.
* * *
Тем же вечером я собрал всех командиров в обеденном зале. Уставшие, опустошённые, истощённые битвами ребята сидели молча, глядя только в собственные тарелки. Временами я неосознанно поглядывал на дверь, в глубине души веря, что сейчас она распахнётся и войдёт капитан. Потом взгляд косил на его пустое кресло и память вновь подсовывала картины последнего штурма.
Игорь Викторович был очень плох. Лекари разводили руками. Наши лекарства подходили к концу и пользы почти не приносили. Он был в коме. Аура капитана тускнела с каждым днём, его жизненная энергия развеивалась и придумать как разбудить его я не мог. Трюк, который я провернул с аурами Медведя и Тима, с капитаном не работал. Ранение было слишком серьёзным. Моя энергетика не растворялась в его коконе, потому надеяться приходилось только на чудо.
