— Сир, — взял слово Бернис. — Я могу сделать это за вас, но… но должны вы. Вы не можете их пощадить, не можете отпустить. Таков закон — стражники нарушили ваши наказы…
— Каждый день кто-то нарушает мои наказы.
— Да, сир, но погибли люди, — настаивал Бернис. — Наказание здесь может быть только одно — казнь. Воины должны видеть, что вы сами уважаете свои законы, должны знать, что ждёт тех, кто нарушит ваше слово. Иначе мы можем получить бунт.
— Я согласен с Бернисом, — проговорил Борис. — Разъярённая толпа — страшная сила. Лучше уж потерять десяток провинившихся, чем усмирять потом несколько тысяч воинов. Не переживай — я всё сделаю.
— При всём уважении, сир, но вы не торрек, — тут же парировал граф Моурт. — Это должна быть не просто казнь провинившихся преступников. Это показательное наказание, что усмирит ваших воинов.
Крики во дворе нарастали. Толпа гомонила, жаждала крови.
— Что? — вскрикнул Андрей. — Я должен сам это сделать?
— Да, сир, другого выхода нет.
— Но… но я не смогу.
— Тебе не придётся, — встал Борис. — Я же сказал — сделаю.
В обеденном зале повисла тяжёлая тишина. Курсанты молчали, склонили головы и смотрели под ноги. Тири застыла в углу, прикрыла лицо ладошками и почти не дышала. Андрей окинул всех сотрапезников тяжёлым взглядом и остановился на Бернисе:
— Нет, — уверенно молвил он. — Это моё бремя, я всё сделаю сам.
— Эй, эй, парень, — вскинулся Борис. — Ты не горячись, всё уладится, я разберусь.
— Нет. Я сам разберусь, — докончил торрек, развернулся и пошёл к выходу.
— Андрей, стой… да постой же ты, — кричал ему вслед Борис. — Ты не должен, слышишь?.. постой, ты не должен!..
Торрек проигнорировал оклики наёмника и вышел из зала, хлопнув тяжёлой дверью.
— Твою мать! — сокрушался Борис. — И чего промолчали, языки проглотили? — рычал он на курсантов. Потом гаркнул на Берниса, схватил его за грудки и приподнял над столом:
— А ты, гений, доволен? Этого ты хотел? Этого добивался?
— Сир, при всём уважении, — прошипел в ответ граф, положив руку на рукоять клинка. — Но я прошу вас меня опустить.
— Вы с ума сошли? — вскинулся капитан. — Сейчас же опусти его на пол.
Борис скривился, но всё же поставил графа на ноги. Отошёл на два шага:
— Вот как, теперь-то вы заговорили, — кричал наёмник на капитана. — Ты хоть представляешь, что сейчас будет?
— Сир, — попытался Бернис вмешаться. — Я всё понимаю, но выбора нет…
— Ни хрена ты не понимаешь, — сорвался Борис. — Он нестабилен. Ему нельзя нервничать. Знаешь, что было, когда торрек потерял контроль над собой? Нет?.. а я расскажу. Он деревню едва не разнёс, не говоря о том, что сам чуть не погиб. Что будет после казни? Как он выдержит такой стресс?
— Я представляю, какое это испытание для торрека, но выхода нет. Я бы с радостью сменил его у плахи, но это его бремя.
— Если с ним что случится…
— И долго вы будете спорить? — дрогнувшим голоском отозвалась Тири.
На мгновение все застыли, уставились на девицу, а потом встрепенулись и поспешили к двери. Андрей уже скрылся в темноте коридора. Его нужно было догнать, нельзя было допустить, чтобы в такой миг он оставался один…
* * *
Выйдя во двор, я едва не споткнулся, застыл на месте, не в силах сделать и шаг. Голоса смолкли, тысячи лиц обернулись ко мне, тысячи глаз уставились на крыльцо. Мёртвая, потусторонняя тишина упала на площадь, будто в стылой могиле схоронила все звуки. Дышать стало трудно, сердце ускорило ритмы, а в горле першило, словно от жажды.
За толпой был помост. Там на скорую руку сколотили несколько балок, превращая их в виселицу. Десяток провинившихся стражников сидели на лошадях, их руки связали за спинами, а на шеи натянули удавки. Люди подготовились к встрече с торреком, желали услышать вердикт, да только на деле давно всё решили.
Долго я так стоял, долго не мог решиться ступить на брусчатку, но вот время пришло. Люди разошлись, образовался живой коридор. Ноги слушаться не хотели, подрагивали в коленях, едва не уронили меня на мостовую. Тело ослабло, руки тряслись, каждый шаг отдавался волненьем. Разум понемногу проваливался в омут безумия. Осознание казни меня сводило с ума. Да, я убивал — мне уже приходилось проливать кровь. Но то была страшная схватка. Не на жизнь — на смерть. Не я пришёл тогда в академию, не я угрожал смертью друзьям. Я там защищался. Имел на то право, а здесь…
А здесь всё не так. Здесь я осознанно надеваю капюшон палача. Кто мне дал на то право? Кем я себя возомнил? Пророком? Мессией? Жалкий трус, неспособный бросить вызов диким устоям — вот кто я. Люди жаждут смерти предателей, винить их в том глупо. Их мир жесток, малоразвит, им к зверствам не привыкать, но разве мне такое вершить?
Проходя сквозь толпу, я видел улыбки на лицах, восторг, предвкушение. Люди насмехались над смертниками, похлопывали в ладоши, некоторые даже подбадривали меня, выкрикивали пафосные возгласы о грядущем возмездии, о чести и справедливости. Как же тошно мне было на это смотреть, как мерзко шагать среди них и как страшно бросать взгляды за спины толпы. Туда, где застыли мои жертвы, туда, где до поры притаилась сама смерть. Сколько тревоги таили в себе глаза приговорённых. Сколько печали и обречённой тоски лучилось в их взорах. Сколько безнадёжной мольбы о пощаде и пустого раскаянья. Смотреть на них я не мог, остаток пути прошёл молча, вперив под ноги взор.
У эшафота я вздрогнул, остановился и обернулся к толпе. Глаза сами зацепились за Тири. Девица стояла на крыльце, у той самой двери, откуда я вышел. Глаза её блестели на солнце, ладошки закрывали половину лица. Больше всего на свете я боялся, что она не поймёт… что она меня не простит.
Там же стояли ребята. Курсанты опустили глаза, понурили головы, будто стыдились чего, будто боялись. На капитане не было лица. Бернис с Борисом продвигались ко мне. Наёмник остановился в десятке шагов, а граф подошёл к самому помосту.
Я медленно достал и поднял над головой меч. Люди ждали моего слова, хотели пламенной речи, но говорить я был не в силах. Клинок поймал отблески света, разбросал их по стенам, уже готов был обрушиться на верёвку, уже готов был излиться ликованьем толпы, но тут меня вдруг окликнул плачущий голос:
— С-сир… пощадите… прошу, сир… не губите… молю!..
Это был удар ниже пояса. Тот голос выбил почву у меня из-под ног. Клинок повис у груди, воздух потяжелел, стал душным и спёртым, голова закружилась.
«Я не смогу» — думал я, опуская клинок, — «это выше моих сил».
Дальше я застыл в ужасе, увидев нечто зловещее… такое, что взбудоражило меня не хуже старых кошмаров. Толпа прожигала помост бешенными взглядами. Люди меня ненавидели, ещё мгновенье назад восхищались, а теперь мечтали разорвать, напоить жадные сердца чужой болью. Толпа — страшная сила. Там больше не было людей, не было разумных существ — только скопище монстров. Неразумная биомасса, что поглотила интеллект всех своих звеньев, прожевала их разум. Необратимая стихия, что снесёт на пути все бастионы, разрушит преграды. Нет ничего страшнее толпы, что учуяла запах крови и не смогла насладиться её вкусом.
