— Прошу прощения, что побеспокоил вас снова, — продолжал Кристер, — но у нас новая информация, касающаяся смерти Агнес. Теперь мы уже не так уверены, что это было самоубийство. Расследование снова открыто.
Повисла угрожающая тишина.
— Что вы хотите этим сказать? — послышался голос Йеспера, заметно более слабый, чем до сих пор.
— У нас есть основания полагать, что вашу дочь убили, — пояснил Кристер. — Вынужден расспросить вас о друзьях Агнес, ее возможных недругах, не была ли она кому-нибудь должна, не состояла ли в криминальных группировках…
— Да как вы смеете! — заорал Йеспер. — Еще одно необоснованное обвинение, и я подам в суд на вас и стокгольмскую полицию за клевету! Какой скандал! Или вы не знаете, что ее нашли в парке, возле чертова театра? Они разыгрывали спектакль, я с самого начала не верил в самоубийство!
В возмущении Йеспера слышалось что-то неестественное. В отчаянии Кристер стукнул себя по лбу телефонной трубкой. Он звонил Йесперу на работу, в муниципалитет. Если их разговор кто-нибудь слышал, его собеседнику придется оправдываться. Потому что активист партии «Шведское будущее» не может иметь дочь с сомнительной репутацией. Кристер ни на секунду не поверил в искренность Йеспера. Тот кричал на случай, если кто-нибудь из коллег их слышал.
— Я не хотел быть бестактным, — виновато ответил Кристер. — Но, как я понимаю, вы не имели возможности следить за ее жизнью в Стокгольме, с учетом расстояния и того, как давно вы расстались. Вы сделали политическую карьеру в Арвике, обзавелись новой семьей… В конце концов, Агнес была взрослая женщина и сама отвечала за свою жизнь.
— Будьте осторожнее с намеками, — холодно предупредил Йеспер.
Мягкий халландский выговор контрастировал с ледяным тоном. И что-то шевельнулось в подсознании Кристера. Что-то, что пыталось обратить на себя его внимание и при этом упорно не давалось в руки, как Кристер ни старался его поймать.
— Я ни на что не намекаю, — спокойно ответил он. — Цель моего звонка — поставить вас в известность о возобновлении расследования.
Некоторое время Йеспер молчал. Он как будто куда-то переместился, возможно, вышел в другую комнату.
— Это тот террорист, — вдруг услышал Кристер его тихий голос. — Будь я на вашем месте, немедленно занялся бы им.
Весь выпитый за день кофе вдруг оказался где-то внизу живота.
— О ком вы говорите? — прошептал Кристер.
— О том типе, с которым она жила, — иранце, сирийце, или кто он там… Он даже своего жилья не имел, пока Агнес над ним не сжалилась. Наверняка хотел прибрать к рукам ее квартиру.
— Но почему вы называете его террористом? — Кристер лихорадочно оглядел стол в поисках бумаги и ручки.
— Скорее это относится не к нему лично, а к таким, как он, — уточнил Йеспер. — Они на что угодно пойдут ради своей выгоды. Чертовы азиаты, это они лишили жизни мою девочку…
— Но у меня сложилось впечатление, что они были хорошими друзьями, — робко возразил Кристер и перестал искать. Теперь он не был уверен, что эту часть разговора имеет смысл фиксировать на бумаге.
— Чушь, — оборвал его Йеспер. — Агнес не могла дружить с ним. Это из-за таких, как вы, наша страна превратилась в то, во что превратилась, — в рассадник беззакония. Кому-кому, а полицейскому это следовало бы понимать. Но вы сидите в Стокгольме и не видите настоящей Швеции. Поэтому даже не стыдитесь. Известите меня, когда схватите его.
Йеспер положил трубку. Кристер вздохнул и еще раз вгляделся в фотографию на странице «Арвик нюхетер». Обычно ему не нравилось, когда отцы оставляли своих восемнадцатилетних дочерей, но здесь был особый случай. Быть может, Йеспер оказал Агнес хорошую услугу, лишив ее своей опеки…
Тем не менее она умерла.
Даниэля Баргабриэля уже допрашивали по этому делу — и отпустили. Он не производил впечатления виновного. Но Мина говорила, что Даниэль сбежал из кафе и больше не объявлялся. Это выставляло его не в лучшем свете. А Гуннар и Мэрта упоминали о боли, которую Баргабриэль якобы причинил их внучке. Черт…
Кристер выпрямился на стуле. День выдался долгий и не самый удачный. Кристер осознавал весь ужас того, что произошло с Агнес и Тувой, но, в конце концов, все мы рано или поздно умрем. И никто не знает, когда это произойдет и кто следующий на очереди. Так уж устроен мир. Иногда Кристеру мерещилась черная фигура с косой в дверях его кабинета. Не то чтобы он грезил смертью, просто хотелось внести в жизнь хоть какое-то разнообразие. Расширить кругозор, так сказать. Жизнь — смерть — жизнь…
Он снова запустил файлы с камеры слежения, но на этот раз не для просмотра, а чтобы создать видимость работы. Сложил руки на животе, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.
Теперь Кристеру особенно не хотелось, чтобы Даниэль оказался преступником, потому что это означало лить воду на мельницу Йеспера. К сожалению, пока все улики указывали в одном, нежелательном как для Кристера, так и для Даниэля направлении. Кристер вздохнул. Даже расисты иногда бывают правы.
* * *
В Сребренице он работал плотником — такие чудеса создавал своими руками! Эту профессию он унаследовал от отца и деда — и как будто собрал в себе все мастерство, накопленное многими поколениями. Так, по крайней мере, говорил дед по материнской линии, которому было достаточно взглянуть на кусок дерева, чтобы увидеть, что в нем живет, чего оно хочет и во что должно воплотиться. Такое множество прекрасных вещей было создано его руками. Он не успокаивался, пока вещь не получалась в точности такой, какой была задумана.
Но потом все кончилось. Война отбила у него всякую охоту к творчеству. Смерть заслонила образ вечной красоты, легла на душу черным грузом. В руках скопилось слишком много боли, которая заставляла пальцы сжиматься в кулаки при одной мысли что-нибудь создать.
Война открыла в нем новый талант — могильщика. Закапывателя мертвецов. Он давно потерял счет, сколько их было. Теперь он копал могилы — по одной на каждого человека и в строгом соответствии с церковным обрядом. А ведь было время, когда приходилось зарывать горы трупов, в основном мальчиков и мужчин… Ямы были глубокими, и людей в них сбрасывали, словно туши животных. Прах к праху — он хорошо помнил этот звук. Предварительно их обыскивали на предмет ценных вещей, но у большинства взять было нечего. Это были нищие — прах, и только.
Иногда он спрашивал себя, слышит ли эти звуки Младич в тюремной камере. Возможно, что и нет. Тела восьми тысяч боснийских мусульман производили достаточно шума, чтобы он отдавался эхом от тюремных стен, но Младичу наверняка было не до того в теплой, уютной камере с телевизором. Нужно быть чудовищем, чтобы уничтожить восемь тысяч человек.
— Добрый день, я Уве. Да, это со мной вы договаривались насчет машины. Меня проинструктировали, как нужно копать.
Нико пожал руку мужчине лет пятидесяти с небольшим. Тот был невысок, с татуировкой на лысой голове. «Машина Уве» — гласила табличка на мини-экскаваторе.
