На поверхности молочной пены был нарисован дубовый лист. Кристер вопросительно взглянул на Юлию. Это был не обычный кофе, каким люди угощают визитеров из полиции.
— У нас магазин деликатесов на первом этаже, — сказала Йессика, подавая чашку Юлии. — Вы, наверное, видели.
Юлия кивнула. Она действительно останавливалась перед витриной. Поедала глазами огромные куски ветчины, свисавшие на шнурах. Пата негра. Прошутто. Бреазола. Огромный диск пармезана, возвышавшийся над множеством других — козьих, голубых, бри… Названия некоторых сыров Юлия не знала, но одного взгляда на них было достаточно, чтобы рот наполнился слюной.
— Это по моей линии, — сказал Томас.
Йессика поставила перед Юлией чашку кофе — с сердцем на поверхности молочной пены.
— Сырами занимались дедушка и прадедушка Томаса, — пояснила она. — Он — четвертое поколение сырной династии.
Себе хозяева ничего не налили. Судя по впалым щекам, они почти ничего не ели и не пили вот уже много дней.
— Кантуччи. — Томас кивнул, подвигая гостям миску.
Юлия любила эти итальянские миндальные сухарики, но не хрустеть же ими во время беседы… Она отказалась. Кристер хватанул сразу три штуки и скорчил недоумевающую мину в ответ на раздраженный взгляд Юлии.
— Так это правда? — спросил Томас дрогнувшим голосом.
— Что вы имеете в виду? — не поняла Юлия, хотя уже догадывалась о сути вопроса.
Она собралась с силами. Попыталась думать о чем-нибудь другом, только не о мальчике с широкой улыбкой на витрине каждого магазина, на каждой бензозаправке и каждом киоске на протяжении нескольких недель.
— Что он… был не целый, когда его нашли.
Дома, в саду, только что распустились цветы. И детская кроватка, которую Торкель смастерил своими руками, до сих пор стояла пустая. У Юлии продолжалась депрессия — следствие гормонотерапии и снижения уровня эстрогена.
Кристер все еще хрустел сухариками, а за открытым окном, на большом дереве во внутреннем дворе кричала ворона.
— Это правда.
Юлия заставила себя ответить — и увидела, как сразу сникла Йессика.
— И теперь вы хотите поведать об этом всему миру.
— Только с вашего разрешения. Мы уважаем память Роберта, и…
— Делайте что хотите, только найдите того, кто это сделал, — перебила Йессика ледяным тоном.
Юлия даже вздрогнула от такой внезапной перемены и замолчала.
— Расскажите о Роберте, — попросила она спустя некоторое время.
Лицо Йессики просветлело. Она бросила быстрый взгляд на мужа.
— Роберт появился у нас не сразу, спустя несколько лет после свадьбы — наше маленькое чудо… Мне было двадцать пять лет.
Она протянула мужу руку, которую тот взял в обе свои, крепко и одновременно нежно. За окном снова каркнула ворона.
— Боббан был самой доброй, невинной и любящей душой, которая когда-либо воплощалась на этой Земле…
Голос Томаса дрогнул, но он взял себя в руки и продолжил:
— Столько радости доставлял нам каждый день этот мальчик, но… со временем мы перестали справляться. Мы не могли держать его под наблюдением круглые сутки, как то требовалось. Несколько раз он уходил из дома, иногда посреди ночи. Вы, наверное, знаете, что Боббана и раньше объявляли в розыск. Поэтому поначалу мы не слишком обеспокоились. Не более, чем обычно в таких случаях, я хочу сказать. И только потом, спустя несколько дней…
Кристер снова потянулся к миске и набрал полную горсть кантуччи. Юлия легонько пнула его ногой под столом. Родители Роберта как будто ничего не заметили.
— Вы были довольны интернатом, в который устроили Роберта?
Вопрос задал Кристер, и Юлия посмотрела на него с недоумением. Похоже, его больше занимало угощение, чем беседа.
— Очень довольны, — с готовностью ответила Йессика. — Роберт прожил там пять… нет, семь лет. Как быстро летит время! Персонал — просто чудо. Мы навещали Роберта каждый день и забирали домой на выходные. И он был весел… Ухожен, любим…
Она всхлипнула, и Томас еще раз сжал ее руку. Вокруг тонкого запястья Йессики болталась тонкая серебряная цепочка с медальоном. Присмотревшись, Юлия увидела потрет Роберта. Йессика заметила ее внимание и подняла руку с медальоном.
— Это его подарок на День матери. Роберт не тратил свое пособие, копил деньги целую неделю. А потом попросил Томаса сходить с ним в магазин и купил это.
— Очень красиво, — похвалила Юлия.
Следующий вопрос всплыл у нее в голове сам собой: дождется ли она когда-нибудь подарка на День матери? Юлия быстро отмахнулась от этой мысли. Слишком мелочными и несущественными казались теперь ее проблемы.
— Мог ли кто-нибудь желать Роберту зла?
— Нет, нет…
Томас решительно затряс головой.
— Все любили Роберта. Я в жизни не встречал ни одного человека, который не был бы им очарован.
— Помнишь тетеньку, которой он разбил окно из рогатки? — Йессика повернулась к мужу и коротко рассмеялась. — Ту, наискосок через двор? В итоге она пригласила его на сок с булочками.
— Я помню.
Томас кивнул, улыбаясь. Потом поднял глаза на Юлию.
— …и еще тысячу похожих историй. Роберт был светом в нашем окошке. Наша радость, да… Он родился инвалидом… точнее, с тем, что мир, по невежеству и недостатку чуткости, считает инвалидностью. Но верьте мне: мир был бы намного чище, если б его населяли только такие, как наш Роберт. Он был само совершенство.
Краем глаза Юлия поймала фотографию Роберта в рамке на полке буфета. Ту же самую, что была в газетах. Она подумала, как отреагировала бы сама, если б у нее родился ребенок с синдромом Дауна. Ей ведь сорок два, не так уж маловероятно… И с каждым годом вероятность только возрастает. Интересно, что сказал бы на это Торкель?
— Роберт был доверчив, — продолжал Томас. — Мог пойти куда угодно и с кем угодно.
Он сделал паузу, прежде чем задать следующий вопрос:
— Вы кого-нибудь подозреваете?
Юлия кивнула.
— Убийцу-рецидивиста. Мы его ищем.
— Вы… вы должны обещать нам, что поймаете его, — тихо добавил Томас. — Иначе… иначе как мне жить после всего этого?
Юлия поднялась. Она еще не знала, что скажет. Столько раз уже от нее требовали этой клятвы. Клятвы возмездия. Искупления. Исправления через наказание. Но нельзя давать обещаний, не будучи уверенной, что сможешь их сдержать. Юлия поставила в мойку кофейную чашку и только собиралась открыть рот, чтобы ответить, как ее опередил Кристер.
— К сожалению, мы не можем ничего обещать, — сказал он. — Кроме разве того, что сделаем все возможное. Роберт был замечательным мальчиком, теперь он самое светлое ваше воспоминание. Не позволяйте же никому забрать его у вас.
