Уже теплее…
Кто-то постоянно разглядывает какие-то чертежи в папке.
Вот оно. Чертежи редко хранят в папках, обычно они слишком велики для этого. Но совсем недавно Винсент видел такую папку у Сайнса Бергандера.
Он открывает глаза, не озадачиваясь мягким выходом из гипнотического состояния. Чувствует, как мысли в мозгу разгоняются до той скорости, на которой им предстоит работать.
Один из постоянных посетителей кафе имел привычку разглядывать за столиком чертежи. И Винсент готов спорить на что угодно, что это были чертежи реквизита для сценических иллюзий. Теперь этот вывод кажется естественным. В одном Рубен оказался прав. Убийца регулярно заглядывал в кафе, чтобы наблюдать за Тувой, и только потом нанес удар.
Даниэль видел убийцу. Может, даже знает, как его зовут.
Винсент снимает со стула жакет, нащупывает в кармане мобильник и выуживает из памяти номер Мины. Он проклинает свою основную работу, разлучившую его со следовательской группой. Они должны найти Даниэля как можно скорее.
* * *
Когда один из мужчин замахивается трубой, Даниэль инстинктивно закрывает руками лицо — и совершает ошибку. Удар приходится по предплечьям и крушит сразу обе кости.
Даниэль громко кричит и подается вперед.
Где же Эвелин? Почему не звонит в полицию? Или не видит, что происходит? Может, стоит за окном и боится его открыть?
— Хватит… хватит, — хрипит он. — Я все понял…
Следующий удар приходится в бок — и ломает, по крайней мере, одно ребро. Скорее всего, несколько. Даниэль больше не может кричать, само дыхание причиняет боль. Наверное, сломанные кости протаранили легкие.
Даниэль пятится назад, но бежать не может. Похоже, они только входят во вкус. Удары так и сыплются. Нервные окончания перегружены болевыми сигналами, которые мозг не успевает регистрировать. Все, что остается, — сплошное ощущение жжения.
Они должны скоро закончить.
Даниэлю и Эвелин нужно в Париж.
Мужчины делают паузу. Похоже, они развлеклись достаточно. Даниэль не столько проговаривает, сколько представляет себе эту мысль.
— Раз! Два! Три!
Они считают — а потом две трубы одновременно обрушиваются на его коленные чашечки. Даниэль падает, пытается кричать, но не может извлечь из себя ничего, кроме хрипа. Он приземляется на сломанные руки и ударяется лбом в асфальт. Рязряды в миллионы вольт пронизают мозг, а перед глазами вспыхивают белые молнии.
Эвелин кладет руку ему на затылок и целует, так что рот наполняется сигаретным дымом. Тело продолжает пылать, а мужчины делают свое дело теперь в тишине.
Он слышит глухие удары, но боль затаилась и ожидает своего часа.
Освещенное окно Эвелин все еще так близко… Даниэль снова кричит — и слышит хрип. Только б она выглянула, закурила эту чертову сигарету… Но Даниэль знает, что она не станет делать этого без него.
Ее блузка сползает с плеча, и это обещание большего.
Я здесь, здесь… Звони в полицию.
Париж. Эвелин. Париж.
Твердый, как камень, ботинок ударяет в живот, и Даниэль замирает в позе эмбриона. Реберные кости еще глубже уходят в легкие. Кислый желудочный сок поднимается к горлу и проступает в уголках рта.
— Ты плюнул на мой ботинок, подонок!
Следующий удар приходится по коленной чашечке. Осколки кости смещаются, и Даниэль почти теряет сознание. Пляшущая темнота застилает глаза.
«Это недостаток кислорода», — думает он.
Где же полиция?
Потом удары прекращаются, и Даниэль знает, что последует за этим.
То, чего ни в коем случае не должно было быть.
— Твоя очередь, Себастьян, — говорит один из мужчин. — Время заканчивать.
Даниэль зажмуривается.
Фиксируется на Эвелин.
Она держит бутылку с пивом между указательным и средним пальцами. Прислоняет голову к его плечу и улыбается.
Так она выглядит наутро, когда они просыпаются голыми в одной постели.
Эвелин целует его и пахнет вином и сигаретным дымом.
Наверное, так пахнет Париж, и это то, что чертовы расисты не в силах у него забрать.
Даниэль удерживает это видение, когда Себастьян обеими ногами отталкивается от земли и прыгает ему на голову.
Июнь
— Добро пожаловать!
Хипстер между тридцатью и сорока годами — точнее не скажешь — распахнул перед ними стеклянную дверь. Кристер огляделся — что ж, вполне уютно. Совсем не похоже на те психиатрические лечебные учреждения, которые ему до сих пор приходилось посещать по работе. Там часто бывало холодно, и тело сразу начинало чесаться. А отчаяние и крики пациентов будто намертво впитались в стены. Правда, Юлия объяснила ему еще в машине, что это не обычный стационар, а центр поддержки. И к лечебной психиатрии не имеет никакого отношения.
Все это Кристер знал и без нее. Просто ему доставляло удовольствие пререкаться с Юлией время от времени и видеть, как она морщит веснушчатый нос. Юлия была хорошей начальницей. Даже если она этого и не знала, Кристер уважал ее, только старался этого не показывать. Просто иногда ей была нужна небольшая встряска.
Тридцатилетний хипстер жестом пригласил их в маленький кабинет. Пустой письменный стол, на стенах полки с аккуратными рядами книг — специальная литература. Флаг гордости ЛГБТ. На подоконнике за столом, рядом с роскошным цветком в горшочке, — фотография хозяина кабинета с другим хипстером в обнимку. Впрочем, Кристер обо всем догадался сразу, как только увидел открытую дверь Хампуса Норлена. Его гей-радары проработаны довольно основательно.
Сам он до сих пор не мог взять в толк, что делают два пениса в одной постели. Это противоречит не только законам биологии, но и самой логике мироустройства. Что лучше подходит болту, гайка или второй болт? Ответ очевиден, но Кристер полагал, что каждый благословен по-своему. Пока не размахивает флагами перед чужими детьми на гей-парадах и держит свои тайны при себе. Как тот же Лассе.
Лассе… Боже, когда это было? Лет сорок тому назад, не меньше. Лассе — лучший друг его детства. Одно время, уже двадцатилетними, они даже жили вместе. И всё делили на двоих. Поэтому Кристера больше всех удивило, когда Лассе стал играть за другую команду. Уже потом Кристер вспоминал, что они нередко обнимались. Лассе ведь был симпатичный мальчик. Только тогда это ничего не значило, а потом стало даваться все тяжелее, пока наконец они окончательно не расстались.
— Примите наши соболезнования. — Юлия села на один из двух стульев, которые Хампус поставил к письменному столу.
Кристер занял другой. Хампус кивнул и тоже сел.
— Мы надеялись до последнего. — Его голос дрогнул. — Хотя с самого начала подозревали худшее. Но если то, что я слышал, правда, то самые худшие опасения…
