Цезарю в своё время римляне связь с Клеопатрой в вину не очень-то ставили. Все знали, «что на любовные утехи он, по общему мнению, был падок и расточителен»
[957]. Не случайно в его галльском триумфе солдаты шутливо распевали:
«Прячьте жён: ведём мы в город лысого развратника. Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии»
[958].
Клеопатра, кстати, не была единственной царственной любовницей Цезаря. В таковых у него побывала и мавританская царица Евноя
[959]. Беда Антония была в том, что для него египетская царица стала не просто «приключением», но возлюбленной, в которой он души не чаял. Более того, Марк не скрывал, что Клеопатра стала его женой, о чём открыто в том же 32 г. до н. э. написал Октавиану: «С чего ты озлобился? Оттого, что я живу с царицей? Но она моя жена, и не со вчерашнего дня, а уже девять лет. А ты как будто живёшь с одной Друзиллой? Будь мне неладно, если ты, пока читаешь это письмо, не переспал со своей Тертуллой, или Терентиллой, или Руфиллой, или Сальвией Титизенией, или со всеми сразу, – да и не всё ли равно, в конце концов, где и с кем ты путаешься?»
[960]
Кто знает, возможно, добросовестно перечисленные Марком развесёлые римлянки и впрямь побывали в объятьях Октавиана. Но вот общественное мнение это мало тревожило. Брак-то у наследника Цезаря с Ливией Друзиллой был заключён действительно по любви и, главное, с его стороны. И оказался он замечательно прочным. Сам Октавиан всемерно подчёркивал своё уважение к супруге. Напомним, что в 36 г. до н. э., когда он был удостоен трибунской неприкосновенности, таковая была распространена и на Ливию, и на сестру триумвира Октавию. С этого времени, кстати, Октавиан даровал Ливии право распоряжаться финансами
[961]. Признание же римлянина, триумвира, правителя всего римского Востока в супружестве с египетской царицей, да ещё и в течение уже девяти лет, выглядело особо возмутительно. А для Октавиана и вовсе оскорбительно. Получалось, что Антоний был мужем Клеопатры при законной жене – римлянке Октавии, сестре коллеги-триумвира. Здесь Марк своим письмом себе только навредил, а не уязвил соперника. Впрочем, двойственность своего семейного положения Антоний вскоре устранил. Он открыто и официально объявил о разводе с Октавией, после чего, как пишет Плутарх: «В Рим он послал своих людей с приказом выдворить Октавию из его дома, и она ушла, говорят, ведя за собою всех детей Антония (кроме старшего сына от Фульвии, который был с отцом), плача и кляня судьбу за то, что и её будут числить среди виновников грядущей войны. Но римляне сожалели не столько о ней, сколько об Антонии, и в особенности те из них, которые видели Клеопатру и знали, что она и не красивее и не моложе Октавии»
[962].
Для пропаганды Октавиана важно было совсем не то, что Клеопатра сильно уступала Октавии в красоте. Случившееся следовало подать как предательство не столько личное, сколько государственное. У него-де не просто любовная связь, но он полностью покорился египтянке. Здесь сознательно «забывалось», что царица по крови вовсе не к коренному населению страны пирамид относилась, а являлась представительницей македонской династии Лагидов. Агитаторы Октавиана сознательно рисовали образ Клеопатры как восточной варварской правительницы, поклоняющейся звероподобным египетским божествам, которых она дерзко приравнивала к римским богам
[963]. В одной из элегий Секста Проперция (около 50–15 гг. до н. э.) прямо говорилось:
Развратная тварь, царица канопского блуда
(Чёрное это пятно в славном Филиппа роду),
Пёсий Анубиса лик с Юпитером нашим равняла,
Тибр принуждала не раз Нила угрозы терпеть…
[964]Римский поэт писал, понятное дело, позже описываемых нами событий, но отразил он в своих стихах как раз тогдашние настроения в Риме против Клеопатры времени решительного противостояния между двумя триумвирами.
Нельзя не согласиться с тем, что против этой царицы была развёрнута беспрецедентная кампания, которую можно справедливо считать одной из самых масштабных вспышек ненависти в истории. На неё были обрушены все возможные обвинения.
И получили столь сильное распространение, что, спустя сотни и даже тысячи лет, любая ложь о Клеопатре стала восприниматься как неоспоримый факт
[965]. Так, через восемнадцать с половиной столетий в приверженности царицы к самому безумному разврату не усомнился А. С. Пушкин в своих «Египетских ночах»
[966]. А основой для сюжета послужило сообщение римского историка IV века Секста Аврелия Виктора о Клеопатре: «Она была столь развратна, что часто проституировала, и обладала такой красотой, что многие мужчины платили своей смертью за обладание ею в течение ночи»
[967]. Легенда эта наверняка имела корни в пропагандистской войне Октавиана против Антония.
Клеопатре приписывалось и намерение царить в Риме. Якобы она постоянно повторяла: «Это так же верно, как то, что я буду вершить суд на Капитолии». Образ Антония в этой агитации рисовался крайне оскорбительно – как жалкого, униженного, потерявшего всякий разум вследствие своей безумной влюблённости в египтянку человека. Впрочем, Плутарх, весьма критично к Антонию настроенный, приводя эти пропагандистские нападки на него, подчёркивал: «Как тогда полагали, большая часть этих обвинений была Кальвизием вымышлена»
[968]. Кальвизий – друг Октавиана, надо полагать, был одним из главных агитаторов триумвира Запада в этой словесной войне.
Если в Италии надо было рисовать образ Клеопатры самыми чёрными красками, дабы заодно опорочить и Антония, то на Востоке действительно растущее влияние царицы на её возлюбленного само способствовало падению его авторитета. Обладая не только острым умом, но и ядовитым языком, Клеопатра неосторожно оскорбила двух близких к Антонию людей – Луция Мунация Планка и Марка Тития. Они оба наиболее настойчиво возражали против участия царицы в предстоящей войне. Результат оказался более чем печальным. Планк и Титий не просто сбежали к Октавиану, но, будучи хорошо осведомлёнными, рассказали ему о содержании завещания Марка. Тот как человек, чрезмерно порой открытый, напрасно поделился этим с друзьями. Само завещание, как было заведено в Риме, хранилось у весталок. Октавиан немедленно потребовал выдать ему документ. Согласно обычаю, до самой смерти завещателя никто к его последней воле не мог быть допущен. Жрицы храма Весты отказались выдать завещание, соблюдая традицию. Но, понимая, с кем имеют дело, они сказали, что, коль скоро он желает получить документ, пусть приходит сам. Октавиан, разумеется, тут же явился и завещание Антония забрал. Внимательно изучив его, наследник Цезаря немедленно пометил все места, которые можно было использовать для очередных обвинений былого коллеги. Не исключено, что и отредактировал его.
