Итак, судьба Республики должна была решиться в морском сражении. У многих соратников Антония это не вызывало энтузиазма, поскольку здесь им виделось влияние Клеопатры. Агенобарб даже дерзко сказал Марку на военном совете: «Должна ли победа быть принесена в жертву прихоти женщины?» Далее он призвал Антония довериться доблести своих легионов
[995].
Марк не удостоил своего славного адмирала ответом. А ведь, если испытанный флотоводец не верил в успех предстоящего морского боя, то над этим стоили крепко задуматься. Плутарх приводит и такой любопытный эпизод: «Говорят, что один начальник когорты, весь иссечённый в бесчисленных сражениях под командою Антония, увидевши его, заплакал и промолвил: «Ах, император, ты больше не веришь этим шрамам и этому мечу и все упования свои возлагаешь на коварные брёвна и доски!
Пусть на море бьются египтяне и финикийцы, а нам дай землю, на которой мы привыкли стоять твёрдо, обеими ногами, и либо умирать, либо побеждать врага!» На это Антоний ничего не ответил и, только взглядом и движением руки призвав старого воина мужаться, прошёл мимо. Он уже и сам не верил в успех, и когда кормчие хотели оставить паруса на берегу, приказал погрузить их на борт и взять с собой – под тем предлогом, что ни один из неприятелей не должен ускользнуть от погони»
[996].
А вот Октавиан был полностью уверен в победе. Поначалу он даже не собирался препятствовать прорыву вражеского флота из Амбракии
[997]. Занятно, что перед самым боем ему явились добрые приметы. Светоний пишет: «при Акции, когда он уже шёл начинать бой, ему встретился погонщик с ослом, и погонщика звали Удачник, а осла – Победитель: им обоим поставил он после победы медную статую в святилище, устроенном на месте его лагеря». Такой же рассказ есть и у Плутарха
[998]. О планах Антония наследник Цезаря мог знать от перебежчиков, среди которых оказался и Агенобарб, полностью разочаровавшийся в своём главнокомандующем. Он, кстати, вскоре умер от болезни. Не исключено, что уверенность Октавиана подогревалась тайными переговорами со своими сторонниками во вражеском стане
[999].
Так или иначе, но утром 2 сентября 31 г. до н. э. битва при мысе Акциум, она же битва при Акции или Актийская битва, началась. Конечно, состояние источников действительно затрудняет восстановление подлинной картины сражения
[1000]. Но едва ли стоит пройти мимо яркого описания этого боя Плутархом: «Наконец завязался ближний бой, но ни ударов тараном, ни пробоин не было, потому что грузные корабли Антония не могли набрать разгон, от которого главным образом и зависит сила тарана, а суда Цезаря не только избегали лобовых столкновений, страшась непробиваемой медной обшивки носа, но не решались бить и в борта, ибо таран разламывался в куски, натыкаясь на толстые, четырёхгранные балки кузова, связанные железными скобами. Борьба походила на сухопутный бой или, говоря точнее, на бой у крепостных стен. Три, а не то и четыре судна разом налетали на один неприятельский корабль, и в дело шли осадные навесы, метательные копья, рогатины и огнемёты, а с кораблей Антония даже стреляли из катапульт, установленных в деревянных башнях. Когда Агриппа принялся растягивать своё крыло с расчётом зайти врагу в тыл, Попликола (один из флотоводцев Антония – И.К.) был вынужден повторить его движение и оторвался от средины, где тут же возникло замешательство, которым воспользовался для нападения Аррунтий (один из флотских командиров Октавиана – И.К.). Битва сделалась всеобщей, однако исход её еще далеко не определился, как вдруг, у всех на виду, шестьдесят кораблей Клеопатры подняли паруса к отплытию и обратились в бегство, прокладывая себе путь сквозь гущу сражающихся, а так как они были размещены позади больших судов, то теперь, прорываясь через их строй, сеяли смятение. А враги только дивились, видя, как они, с попутным ветром, уходят к Пелопоннесу»
[1001].
И вот здесь произошло самое неожиданное: Антоний, забыв о сражении и не думая о тех, кто продолжал биться за него на море, о легионах, ждавших своего часа на суше, перешёл на быстроходную пентеру и устремился за кораблём Клеопатры. Уже более двух тысяч лет историки ломают головы, пытаясь объяснить такой его поступок, надеясь найти в нём хоть какую-то логику, хоть какую-то крупицу разумного действия. Тщетно. Если по поводу Клеопатры ещё можно говорить, что, видя не самый удачный ход сражения, она решилась на бегство, дабы спасти хоть малое, что у неё оставалось – свою египетскую эскадру, то действия Марка, с точки зрения нормального разума, остаются необъяснимыми. Даже проигрыш в морской битве не означал бы полного поражения. 19 легионов вполне могли бы повторить Филиппы, если бы их император действовал столь же решительно, как и одиннадцать лет назад. Но тогда он не был безумно влюблён в Клеопатру. И вот Антоний совершил поступок, вопиюще недостойный римлянина, позорящий полководца-императора своих легионов и не имеющий аналогов во всей римской истории. Иначе как жалким, постыдным предательством назвать его нельзя. Мгновенно выяснилось, что пропаганда Октавиана была права, говоря о том, что Антоний утратил разум в объятьях египетской царицы. Кто после такого безумного бегства мог в этом усомниться? Легионеры не могли сразу поверить в случившееся. Их командующий, их император, победитель в стольких сражениях, даже в злосчастном Парфянском походе в дни жестоких неудач бывший рядом со своими солдатами и ободрявший их, и вдруг – беглец! Вот что писал об этом историк Веллей Патеркул, сам отважный воин, не одну кампанию прошедший: «Даже оставшись без главы, воины Антония надолго сохранили стойкость и способность сражаться: отчаявшись в победе, они бились насмерть. Цезарь, пытаясь унять тех, кого мог уничтожить оружием, взывал и показывал: «Антоний бежал!» и спрашивал их: «За кого и против кого сражаетесь?» И те, кто долго сражался в отсутствие военачальника, с болью сложили оружие и уступили победу; Цезарь обещал им жизнь и прощение прежде, чем они убедились в необходимости об этом умолять. Несомненно, что воины выполнили долг, как наилучший военачальник, а военачальник уподобился самому трусливому воину»
[1002].
Ряд историков подвергают эти эмоциональные слова Патеркула сомнению, полагая, что в течение недели шёл просто вульгарный торг между людьми Октавиана и воинами Антония о цене их перехода на сторону наследника Цезаря
[1003]. Конечно, у римского автора заметно преувеличение. На суше боёв не происходило. Легионы просто ждали своего командующего, не поддаваясь на уговоры Октавиана. Но они не продали Антония. Он их предал, а потому они освободили себя от присяги тому, кто оказался её недостойным. В ходе бегства Марк всё же вспомнил о легионах и приказал Канидию отвести их вглубь Греции и далее в Македонию. Но солдаты не пожелали повиноваться легату. Император должен сам вести свои легионы, а беглец таковым считаться не может.
