Но всё же особым расположением Октавиана пользовались греки. На Крите, к примеру, он даровал свободное самоуправление жителям города Кидонии, а населению Лаппы помог отстроить разрушенный очевидно землетрясением город
[1015].
Надо сказать, что это вовсе не было со стороны Октавиана поисками популярности любой ценой, в чём недавно преуспевал его противник. Антоний действительно своим «милосердием» сумел на время расположить к себе Восток. Но его желание популярности любой ценой – никак не доказательство наличия подлинно большого политического дара
[1016]. Октавиан же не искал народной любви вообще. Он искал опору римской власти на Востоке. А таковой могло стать именно греческое население былых эллинистических или эллинизированных государств. В таковых именно потомки греков и македонян были и элитой, и главной опорой власти. Они в своё время составляли основу войска, его наиболее боеспособное ядро, превалировали при царских дворах. Десятки и десятки основанных со времени походов Александра Великого городов стали новой экономической основой Востока. Там господствовал греческий язык, устанавливалось управление по эллинскому образцу. Местное городское население постепенно эллинизировалось
[1017]. Если в восточных царствах достаточно было привлечь на свою сторону местных царьков и их окружение, то в восточных провинциях, поскольку римских граждан там было крайне мало, только греки могли стать подлинной опорой римского владычества. Октавиан это прекрасно понимал и с самого начала своего единовластного правления стал постепенно проводить именно такую политику. Не случайно, пребывая в Греции после урегулирования проблем с ветеранами своей армии, Октавиан принял посвящение в Элевсинские таинства двух богинь – Деметры и Коры (Персефоны)
[1018]. До него только один римлянин удостоился этого – Луций Корнелий Сулла. Едва ли он был движим религиозным чувством – скорее, обычным любопытством. Циник до мозга костей, Сулла мог просто желать понять для себя, чем же так примечательны эти прославленные мистерии. Для Октавиана это была и дань культурной традиции великого древнего народа, и, конечно же, стремление заслужить уважение эллинов. Если Антоний для похожей цели избрал развесёлые Дионисийские празднества, то наследник Цезаря – глубоко религиозный обряд, дабы почтить высокую духовность Эллады.
После участия в Элевсинских мистериях Октавин отбыл в Азию. Всё время своего пути он не упускал из виду происходившее в Египте. Приводя в должный порядок восточные дела, Октавиан напряжённо ожидал известий об Антонии
[1019]. Чем же занимался в эти дни недавний правитель римского Востока?
Бывший триумвир и властитель, похоже, потерял после своего бесславного бегства всякую надежду на возможный счастливый поворот судьбы. Узнав, что ранее покорные ему цари без каких-либо раздумий перешли на сторону Октавиана, он даже не огорчился, понимая, что это было ожидаемо и вовсе неудивительно. Поначалу по возвращению в Египет он бесцельно с двумя лишь друзьями дни напролёт бродил по морскому побережью. Затем внезапно вернулся к привычному для себя образу жизни: во дворце Клеопатры он «принялся увеселять город нескончаемыми пирами, попойками и денежными раздачами»
[1020]. В разгар этого безумия любовники вдруг вспомнили о своих старших детях. В результате Птолемей Цезарь был записан в эфебы, а Антилл – облачён в мужскую тогу. По греческим и римским обычаям это означало достижение ими совершеннолетия
[1021]. Возможно, тем самым супруги хотели показать, что у них есть достойные наследники, способные продолжить борьбу за царство
[1022]. Сами же они организовали вместо былого «Союза неподражаемых», некогда основанного по инициативе Клеопатры для самых буйных, но жизнеутверждающих увеселений, «Союз смертников». Туда записывались те, кто обещали умереть вместе с ними, а пока участвовали в непрерывных развлечениях, как бы желая напоследок изведать все земные наслаждения. В Египте наверняка было известно предание о завоевании персами Вавилона и о последнем пире царя Валтасара. Тот продолжал пировать, когда враги уже вступили в его столицу. И вдруг во дворце, на стене, согласно преданию, вспыхнула огненная надпись: «Мене, Текел, Фарес» – «Исчислен, Взвешен, Продан». Антонию и Клеопатре и надписи не было нужно. В своём конце они не очень-то сомневались, хотя кое-какие жалкие попытки избежать такового время от времени предпринимали. То вдруг призывали на помощь соседние народы, то готовились отплыть в Испанию, надеясь поднять там восстание по примеру Квинта Сертория и Секста Помпея, то намеревались уплыть из Египта в Красное море… Последнему помешали арабы, спалившие египетские корабли. Наконец, оба обратились с письмами к Октавиану. Если Антоний смиренно просил лишь дозволения жить то ли в Египте, то ли в Афинах на скромном положении частного лица, то Клеопатра откровенно предавала своего возлюбленного. На словах она просила передать власть над Египтом её детям
[1023]. В то же время втайне от Антония она отослала Октавиану золотые скипетр, царский венец и царский трон
[1024]. Должно быть, надеялась, что наследник Цезаря, приняв её дары, сохранит Египет в виде подвластного Риму царства, оставив за Лагидами подобие царской власти.
Октавиан не счёл нужным давать Антонию какой-либо ответ. Это молчание, тем не менее, было очень красноречиво. Бывший коллега-триумвир мог вспомнить слова наследника Цезаря, который тот не раз обращал ко многим побеждённым ещё в первые годы их триумвирата: «Ты должен умереть!» А вот предательством Клеопатры Октавиан не прочь был и воспользоваться. Он послал ей два письма. Если первое грозно гласило, что она должна сложить оружие, отречься от царской власти, и лишь тогда он подумает, что стоит для неё сделать, то во втором было обещано сохранить для неё не только жизнь, но и неприкосновенность власти. Одно условие: Антоний должен умереть
[1025].
Последовали новые послания, на которые Октавиан вообще не дал ответа. Не снизошёл. Наконец, чтобы поощрить Клеопатру, через вольноотпущенника Фирса наследник Цезаря сообщил царице, что тайно влюблён в неё, и потому она, бросив Антония, может сохранить и своё богатство, и власть
[1026]. Женская самоуверенность подвела Клеопатру. Она вообразила, что её чары после Цезаря и Антония могут подействовать и на Октавиана. Роковая ошибка!
