Постарался Октавиан и успокоить сенаторов, ранее бывших открытыми приверженцами Антония. Опасаясь, как бы они из-за неуверенности в своём будущем не попытались затеять смуту, составить заговор (дурной пример молодого Лепида!), он объявил, что все письма, найденные в сундуках Антония, были по его распоряжению преданы огню. Но Октавиан не был бы самим собой, если бы на самом деле уничтожил компромат на своих недоброжелателей. Какие-то документы действительно были напоказ сожжены. Но вот наиболее содержательную переписку Антония с сочувствующими ему сенаторами он заботливо сохранил. И, когда видел в том необходимость, не смущался пускать в ход эти письма, дабы приструнить недовольных
[1100].
Консульство Октавиана совместно с Агриппой было насыщено важными событиями в Риме. Наконец-то завершилось строительство храма Аполлона на Палатине, и его торжественно освятили. Согласно обету, данному наследником Цезаря ещё после Актийской битвы, были проведены конные состязания с участием мальчиков и мужей из «благородных семей», а также гимнастические соревнования
[1101]. При этом Октавиан израсходовал на игры собственные средства, что не скрыл от народа. Особую заботу он проявил о том, чтобы никто не мог поставить ему в вину недобрые деяния времён триумвирата. Все, бывшие явно несправедливыми и незаконными в глазах народа распоряжения триумвиров, он отменил в 28 г. до н. э. одним своим указом
[1102]. Мудрое деяние! В беззакониях были повинны все триумвиры, а избавил Рим от этого тяжкого наследия он один.
Агриппа добросовестно разделял с Октавианом все тяготы консульства, замещая коллегу во время его болезней. Он располагал полным доверием принцепса, но за это пришлось расплачиваться свободой выбора даже в личной жизни. Агриппа в своё время женился на Цицилии Аттике, дочери лучшего друга Марка Туллия Цицерона. Октавиан же, полагая это знаком своего исключительного благоволения, повелел своему другу и соратнику жениться на старшей дочери Октавии Марцелле – своей племяннице. Мы не знаем точных подробностей семейной жизни Агриппы с Аттикой и того, был ли он рад новой женитьбе. Очевидно, счёл за благо покориться воле того, кому был предан и беззаветно служил с юных лет. Главное же, что здесь проявилась совсем не лучшая черта наследника Цезаря: личная жизнь соратников и родственников для него не существовала. Октавиан полагал себя вправе перекраивать её в своих собственных интересах, будучи уверен, что в этом заключается и интерес государственный. А благо Рима – превыше всего! И он – победитель в гражданской войне, достигший единоличной высшей власти в державе, лучше всех это понимает. По большому счёту, происшедшее с Агриппой можно считать первым проявлением того, что Римское государство начало превращаться в наследственное достояние одной семьи
[1103].
В начале 27 г. до н. э. Гай Юлий Цезарь Октавиан вступил в своё седьмое и пятое подряд консульство. 13 января консул и принцепс предстал перед сенатом римского народа и обратился к нему с речью. Она, судя по всему, самым тщательным образом была составлена заранее. Октавиан, хотя отнюдь не был лишён способности выступать без подготовки, в делах ответственных на импровизацию не полагался. Потому он «никогда не говорил ни перед сенатом, ни перед народом, ни перед войском, не обдумав и не сочинив свою речь заранее»
[1104]. Для человека государственного такой подход надо признать единственно правильным. Дион Кассий приводит полный текст этой речи
[1105]. Насколько его можно признать подлинным памятником государственного красноречия – вопрос, по меньшей мере, спорный. О ней не говорится больше ни у одного историка. А ведь дело касалось события, для жизни Республики наиважнейшего. Если верить Диону, то для начала Октавиан отметил прочность достигнутой им власти: «Войска мои отменно сильны и преданы мне, и деньги имеются и союзники, и самое главное, и вы, и народ настолько расположены ко мне, что готовы только меня иметь своим правителем»
[1106]. Затем прозвучало главное, для чего он, собственно, и явился в сенат: «Однако больше я не буду предводительствовать вами, и никто не сможет сказать, будто всё свершённое мною прежде я сделал ради достижения безраздельной власти. Нет, я слагаю с себя все властные полномочия и разом возвращаю вам всё: и армию, и законодательство, и провинции, не только те, что вы предоставили мне прежде, но и все те, которые я сам после того приобрёл для вас – так что из самих моих поступков сможете вы понять, что изначально ни к какому владычеству я не стремился, но в действительности хотел лишь отомстить за неслыханно жестокое убийство своего отца и избавить государство от череды великих бедствий»
[1107]. Выглядит это более чем эффектно, только вот действительно ли прозвучало? Ведь речь Октавиана возможно просто сочинена Дионом Кассием
[1108].
Сопоставим её с текстом из «Деяний божественного Августа»: «В шестое и седьмое консульство, после того, как Гражданские войны я погасил, с общего согласия став верховным властелином, государство из своей власти я на усмотрение римского народа передал»
[1109]. То есть, сам Август изображает процесс якобы передачи власти не как единовременный, но как занявший целых два года, когда он был консулом четвёртый и пятый раз подряд. Странным в этой «речи» представляется следующее: Октавиан отказывается от властных полномочий, ни слова не говоря об отказе от магистратур, которые ему эту самую власть и давали
[1110]. Если он консул – то империй, военная власть при нём. И зачем же принцепс, лишив Марка Красса заслуженного тем посвящения Юпитеру «тучного доспеха», ясно дал понять всем, кто истинный главнокомандующий вооружёнными силами? Ничего не сказано также о сложении Октавианом права на трибунскую неприкосновенность… А ведь именно империй и трибунат были двумя столпами его высшей власти
[1111]. Отсюда можно согласиться с мнением, что Дион Кассий неверно изобразил это важнейшее событие
[1112].
Распространённым является также взгляд о сложении Октавианом 13 января 27 г. до н. э. триумвирских полномочий
[1113]. Но на это есть справедливое возражение: триумвирские полномочия наследника Цезаря длились только десять лет
[1114], о чём писали и сам Август, и профессиональный имперский архивист Светоний
[1115]. Не мог Октавиан складывать полномочия, пять лет назад завершившиеся. Это бы стало признанием узурпации, что было для него абсолютно недопустимо.
