Обладание доблестями истинного римлянина должно было обеспечить Августу тот самый наивысший авторитет, auctoritas, о чём он пишет с такой гордостью. Не без лукавства. Вспоминается ядовитая шутка философа II века Фаворина в адрес императора Адриана. Когда мыслителя упрекнули, что он уж больно легко соглашается с правителем в философских спорах, то он ответил: «Вы даёте мне неправильный совет, друзья, если не позволяете мне считать самым учёным среди всех того, кто командует тридцатью легионами»
[1127]. Применительно ко времени Августа этот ответ мог бы прозвучать так: «Разве не является авторитетнейшим тот, у кого под началом двадцать пять легионов?».
В то же время об особом значении auctoritas забывать не должно. Ведь именно это, если вспомнить Цицерона, и была та нравственная сила, дававшая человеку на высшем посту моральное право осуществлять власть
[1128]. Задача обретённого принцепсом авторитета – убеждать квиритов в том, что только от Августа и зависит благоденствие как государства, так и всего римского народа
[1129].
Август, можно сказать, первый правитель в мировой истории, понявший значение идеологии для обеспечения прочности и могущества власти в государстве. Его изначальная идеология была обращена в недавнее прошлое: Октавиан – истинный наследник Цезаря
[1130]. Только он в состоянии защитить и обеспечить те блага, которые завещал римскому народу божественный Юлий.
При всей своей очевидной популярности эта идеология имела и слабые стороны: она неизбежно толкала во враждебный лагерь былых помпеянцев и действующих республиканцев, способных на самые решительные действия, что показали и мартовские иды, и новая вспышка гражданской войны.
После победы при Филиппах поначалу идеологического различия между триумвирами не было заметно. Но на решающем этапе противостояния между былыми коллегами наследник Цезаря взорвал идеологическую бомбу: Антоний отверг законную жену-римлянку ради чужеземной царицы, враждебной римскому народу, и тем самым предал отеческие традиции и самый Рим. А вот он, Октавиан, как раз и есть подлинный защитник всего того, что завещали квиритам их великие предки, что даровали им римские боги. Эту партию он безоговорочно выиграл.
Теперь наступил третий этап идеологического обеспечения уже единовластия Императора Цезаря Августа. И здесь основа – римский традиционализм: восстановление, защита и развитие всего того, что завещано предками, почитание богов, отеческих нравов, культ римских доблестей. А наивысшим воплощением всего этого является человек, обеспечивший себе «верховную власть с одобрения сената и римского народа»
[1131]. Учитывая такое обстоятельство, можно согласиться с оценкой идеологической политики Августа, начиная с двадцатых годов до н. э., как сочетающей в себе традиционализм и монархические тенденции
[1132]. А как иначе понимать настойчивый культ его заслуг в деле избавления Рима от ужаса гражданских войн, установления всеобщего мира, защиты и упрочения отеческих нравов? Культ убеждал: только Августу дарован не имеющий аналогов авторитет для всех этих замечательных преобразований в римской жизни! А уж как поддержанию auctoritas Августа способствовали его бесчисленные портреты, статуи, монеты с его изображением, постоянно и массово распространявшиеся по всей необъятной Империи для напоминания её населению «о принадлежности к единому целому»
[1133]. Управляться же это целое, что всё более и более становилось всем очевидным, могло только одним человеком. И Август право быть таковым, вне всякого сомнения, заслужил.
Современник правителя, в один год с ним родившийся, но переживший его на девять лет, великий географ античного мира Страбон полностью одобрил установление в державе неограниченной власти, что стало благом для всех римлян: «Трудное дело, между прочим, управлять такой обширной империей иначе, как вверив её попечению одному лицу как отцу. Во всяком случае, никогда раньше римляне не наслаждались столь продолжительным миром и таким изобилие благ, как при Цезаре Августе с того времени, как он получил неограниченную власть»
[1134].
Формально, правда, политическая игра со стороны Августа продолжалась: он принял проконсульский империй только на десять лет. Вот что писал об этом выдающий исследователь императорской власти в Риме русский антиковед Э. Д. Гримм: «Август хотел подчеркнуть, что принимает власть не в собственном интересе, но в интересе государства, которое нуждается в чрезвычайных мерах для спасения от внешних и внутренних врагов. В течение десяти лет он надеется настолько обеспечить внутренний порядок и внешнюю безопасность, что будет в состоянии сложить с себя и последние чрезвычайные полномочия. Тогда консулы, сенат и народное собрание снова возьмут в свои руки управление государством»
[1135].
Строго говоря, Август нигде не обещал сложение власти и после истечения десятилетнего проконсульского империя. Потому Э. Д. Гримм далее указывает на конституционную срочность и фактическую бессрочность власти Августа
[1136]. В «срочности», скорее всего, надо видеть политическую осторожность. В Риме ещё не привыкли к пожизненным магистратурам. А примеры Суллы и Цезаря, бравших на себя пожизненные диктатуры, пусть Сулла от таковой и отказался, Августу не подходили. Кстати, многочисленные народные предложения самому стать диктатором он решительно отвергал. Любопытно, что при этом принцепс добросовестно соблюдал закон, отменяющий в Риме на все времена диктаторскую магистратуру. А автором закона-то был Марк Антоний…
Продолжая политическую игру и желая как бы выразить уважение «отцам, внесённым в списки», Август заявил, что не собирается лично управлять всеми провинциями государства и готов часть их уступить для управления сенату
[1137]. На деле, однако, он возвратил сенату провинции, где не предполагались мятежи, отсутствовали опасности вражеских вторжений и, главное, там было совсем немного войск. Таким образом «сенату и римскому народу» достались: Африка, Нумидия, Ахайя, Македония, Сицилия, Крит, Киренаика, Сардиния, Азия, Вифиния, Понт, Бетика. За собой принцепс оставил большую часть Испании – Тарраконскую область и Лузитанию, все галльские земли – от Пиренеев до Нижнего Рейна на Западе. А на Востоке он взял под своё управление Сирию, Финикию, Киликию, Кипр и, само собой, Египет
[1138]. В этих провинциях находилось почти всё римское войско
[1139].
