Формально император не предпринимал радикальных шагов, принципиально меняющих статус провинций и управление ими
[1151]. Более того, если рассмотреть практику предоставления провинциалам римского гражданства, то, сравнительно с Цезарем, Август сделал, скорее, шаг назад. Он не был сторонником массового включения в число римских граждан представителей иных народов, населявших Империю. Так принцепс мог отказать в удовлетворении ходатайства о предоставлении римского гражданства даже очень близким людям и членам своей семьи. Не поощрял он и отпуск рабов на волю. Вот что пишет об этом Светоний:
«Особенно важным считал он, чтобы римский народ оставался неиспорчен и чист от примеси чужеземной или рабской крови. Поэтому римское гражданство он жаловал очень скупо, а отпуск рабов на волю ограничил. Тиберий просил его о римском гражданстве для своего клиента-грека – он написал в ответ, что лишь тогда согласится на это, когда тот сам убедит его в законности своих притязаний. Ливия просила за одного галла из податного племени – он освободил его от подати, но отказал в гражданстве, заявив, что ему легче перенести убыток для его казны, чем унижение для чести римских граждан.
А для рабов он поставил множество препятствий на пути к свободе и ещё больше – на пути к полноправной свободе: он тщательно предусмотрел и количество, и положение, и состояние отпускаемых, и особо постановил, чтобы раб, хоть раз побывавший в оковах или под пыткой, уже не мог получить гражданства ни при каком отпущении»
[1152].
В отношении рабов, надо сказать, Август всё своё правление проводил жёсткую политику. Таковую он демонстрировал и до своей победы в борьбе за власть. Вспомним печальную судьбу десятков тысяч рабов, служивших Сексту Помпею. Но в то же время принцепс очень высоко ценил преданность рабов своим хозяевам. Те, кто спасал своих господ во время проскрипций, удостоились от Августа наград. Это, вообще-то, было противозаконно, поскольку все были обязаны выдавать проскрибированных. Более того, а кто, собственно, инициировал проскрипции? Но здесь как первостепенную заслугу император возвысил преданность раба господину и беззаветную верность ему
[1153]. Не поощрял Август и крайней жестокости хозяев по отношению к рабам. Широко известен такой исторический анекдот. Как-то принцепс обедал у некоего Ведия Поллиона. Один из рабов, прислуживавших за столом, нечаянно разбил дорогостоящий стеклянный бокал. За это его могла ожидать ужасная участь. Поллион развлекал себя такой расправой над провинившимися рабами: их бросали на съедение хищным рыбам-муренам, содержавшимся в специальных садках. В отчаянии раб бросился к ногам императора, умоляя о заступничестве. Август сумел и несчастного спасти, и прав собственности господина на раба не нарушить. Он потребовал принести остальные столь же ценные бокалы и сам их разбил. Скорбь о «погибших» дорогих сосудах заставила Поллиона невольно забыть о неловкости раба. Тонкий подход!
Но Августу же Рим обязан бесчеловечным законом, согласно которому в случае убийства хозяина одним из рабов все рабы, находившиеся в это время в доме, должны были быть казнены.
Вернёмся к жизни провинций в эпоху правления Августа. Управление ими осуществлялось не просто от имени сената ли, императора ли, но под постоянным контролем высшей власти
[1154]. Принцепс самым добросовестным образом изучал донесения доверенных лиц о состоянии дел в тех или иных регионах Империи и постоянно объезжал их, дабы самому оценить действительное положение, узнать о существующих проблемах из первых рук, принять меры для исправления ситуации. Вот оценка Светония: «Из провинций он взял на себя те, которые были значительнее и управлять которыми годичным наместникам было трудно и небезопасно; остальные он отдал в управление проконсулам по жребию. Впрочем, некоторые он в случае надобности обменивал, а при объездах часто посещал и те и другие. Некоторые союзные города, своеволием увлекаемые к гибели, он лишил свободы; другие города он или поддержал в их долгах, или отстроил после землетрясения, или наградил латинским или римским гражданством за заслуги перед римским народом. Как кажется, нет такой провинции, которую бы он не посетил, если не считать Африки и Сардинии: он и туда готовился переправиться из Сицилии после победы над Секстом Помпеем, но ему помешали сильные и непрерывные бури, а потом для этого уже не представилось ни времени, ни повода.
Царства, которыми он овладел по праву войны, он почти все или вернул прежним их властителям, или передал другим иноземцам. Союзных царей он связывал друг с другом взаимным родством, с радостью устраивая и поощряя их брачные и дружеские союзы. Он заботился о них, как о частях и членах единой державы, приставлял опекунов к малолетним или слабоумным, пока они не подрастут или не поправятся, а многих царских детей воспитывал и обучал вместе со своими»
[1155].
Осторожность Августа в предоставлении римского гражданства не мешала ему в случае необходимости давать его целым городам, заслужившим такую награду верностью Риму. Важно было то, что жители провинций отныне твёрдо знали, что они всегда могут обратиться с жалобой к императору. При республике ничего подобного быть не могло по определению – как было жаловаться в сенат на сенатского же назначенца? История с Гаем Верресом, от которого Сицилию избавили гражданское мужество и ораторский талант Цицерона, осталась исключением из общего правила. Теперь провинциалы не только знали, что император через своих прокураторов хорошо осведомлён о положении дел в их областях, но и сами получили право на обращение к носителю высшей власти. К этому можно было прибегать в случае конфликта местных представительных органов с наместником. Появилась возможность обращаться с жалобами во время ежегодного исполнения обрядов, связанных с культом императора
[1156]. Они совершались виднейшими представителями провинциальных городов, из которых и состояли представительные собрания. Для культа императора и Рима в городах провинций сооружались храмы богине Города Роме и гению Августа.
Для укрепления римской власти в регионах по распоряжению принцепса выводились колонии. Сам он свидетельствовал:
«Колонии воинов в Африку, Сицилию, Македонию, обе Испании, Ахайю, Азию, Сирию, Нарбоннскую Галлию, Писидию я вывел.
В Италии также были выведены по моей воле 28 колоний, которые при моей жизни были славнейшими и многолюднейшими»
[1157].
