План Тиберия намечал вторжение в Богемию одновременно с двух направлений: многоопытный полководец Сентий Сантурин должен был двигаться вверх по долине Майна, вырубая по дороге леса, дабы затруднить варварам возможность устраивать засады, а сам Тиберий – вести легионы из Паннонии и Иллирии.
Место встречи с войском Сантурина главнокомандующий обозначил заранее. И вскоре армии с обоих направлений находились от пункта предполагаемого соединения примерно на равном расстоянии – пяти дней пути. Но именно тогда, когда блистательно задуманный и уверенно осуществляемый стратегический замысел был близок к победоносному завершению, случилось непредвиденное: в Далмации и Паннонии вспыхнуло грандиозное восстание, поставившее под угрозу римское господство на этих землях, самим Тиберием с таким трудом завоёванных!
Мятеж стремительно распространился по всей территории от Дуная до Адриатики, и ход его заставлял думать об отсутствии в действиях повстанцев стихийного начала. Всё оказалось настолько организовано, действия предводителей так хорошо согласованы, что не вызывало сомнений: выступление паннонцев и далматов было заранее хорошо обдумано и толково спланировано
[1484]. Потому новая война здесь оказалась много тяжелее предыдущей и по размаху превзошла даже боевые действия недавних лет в Германии
[1485].
С Марободом пришлось заключить мир. Вождь не возражал, понимая, что тем самым он спасает своё царство. О союзе с паннонцами и далматами он не помышлял. Прежде всего, предводители мятежа ему такового и не предлагали. А, во-вторых, зачем же было напрашиваться на неизбежное отмщение римлян?
Легионы в Паннонии возглавил Тиберий, поскольку он лучше всех знал этот театр военных действий. Силы ему противостояли огромные. «Они выставили почти двести тысяч пехотинцев, годных к ношению оружия, и девять тысяч всадников – огромную массу, покорную свирепейшим и опытнейшим вождям»
[1486]. Август, оценив численность восставших, заявил в сенате, что через десять дней враг может оказаться в поле зрения Города. И это не было преувеличением. От Паданской долины, куда уже проникли передовые отряды мятежников, дойти за десяток дней до Рима было вполне реально. В это тревожное время Август как правитель государства очередной раз оказался на высоте. Был срочно проведён набор войска, вновь призваны на службу все ветераны предшествующих войн, в строй поставили даже либертинов. Но, главное, у этой армии был достойный главнокомандующий – Тиберий. Вот как оценил его руководство военными действиями в Паннонии и Далмации Светоний: «… когда пришла весть об отпадении Иллирика, ему была доверена и эта война, – самая тяжёлая из всех войн римлян с внешними врагами после Пунических: с пятнадцатью легионами и равным количеством вспомогательных войск ему пришлось воевать три года при величайших трудностях всякого рода и крайнем недостатке продовольствия. Его не раз отзывали, но он упорно продолжал войну, опасаясь, что сильный и близкий враг, встретив добровольную уступку, перейдет в нападение. И за это упорство он был щедро вознаграждён: весь Иллирик, что простирается от Италии и Норика до Фракии и Македонии и от реки Данубия до Адриатического моря, он подчинил и привёл к покорности»
[1487].
Подавление восстания действительно потребовало от Рима титанических усилий. Под орлами Тиберия сражались никак не менее полутораста тысяч воинов, более половины всех войск Империи! При этом помимо главной по размаху войны на Балканах и в Подунавье, римлянам пришлось практически одновременно вести и войну локальную. В 5–6 гг. проконсул Африки Гней Корнелий Лентул Косс Гетулик успешно сражался с номадами во вверенной его попечению провинции. «Тогда же Косс, полководец Цезаря, в Африке подавил активность мусоланов и гетулов, которые кочевали на всё более широких просторах, и, стеснив их более узкими пределами, с помощью страха принудил их держаться подальше от римских границ»
[1488].
В 9 г. война в Паннонии и Далмации была завершена. Главный предводитель восставших Батон Далматик, яростно отстаивавший свой последний оплот – крепость Андетрию близ Салоны (совр. Сплит) был принуждён к сдаче при условии сохранения ему жизни. Когда он предстал перед Тиберием, тот спросил побеждённого, почему его народ восстал и так отчаянно сражался целых три года? Батон дал достойный ответ: «Вы сами в этом виноваты. Вы, римляне, послали охранять стадо не пастухов и не собак даже, а волков»
[1489].
Размах восстания, беспощадность повстанцев к римлянам не оставляют сомнения в правдивости этих слов. Получается, что, хотя Август и стремился к соблюдению законности в провинциях, пытался искоренить там или хотя бы ограничить коррупцию, на каковую представители римской администрации были весьма охочи, дела на местах, особенно в недавно завоёванных землях, шли из рук вон плохо. Отсюда и столь великие потрясения. Нельзя не отметить, что на самого Тиберия слова вождя мятежников произвели сильное впечатление. Став принцепсом, он будет настойчиво внушать имперским чиновникам, что разумный хозяин стрижёт своих овец, но не сдирает с них шкуру. Потому в его двадцатитрёхлетнее правление подобных мятежей в Империи не случилось.
Не успел Август облегчённо вздохнуть после усмирения Иллирика и Паннонии, как на землях между Рейном и Эльбой произошло событие, ставшее для пожилого принцепса потрясением, пожалуй, сильнейшим за всё его длительное правление. Каких-то пять дней спустя после завершения Паннонской войны из Германии пришло известие: в Тевтобургском лесу молодой вождь племени херусков Арминий со своим войском окружил и уничтожил три римских легиона – XVII, XVIII и XIX. При этом погиб и командовавший ими наместник Публий Квинтилий Вар. Как такое могло случиться в крае, где недавно успешно воевал Тиберий? Судя по всему, германцы и не собирались мириться с римским господством. Это были и простые люди, более всего страдавшие от разорительных походов легионов, и вожди, горячо любившие свою землю и в большинстве своём не желавшие превращаться в слуг завоевателей. Здесь мы впервые сталкиваемся с таким интересным явлением, как латентное варварство. Оно заключалось в том, чтобы внешне вести себя смиренно в отношении римской власти, перенимать язык и обычаи победителей и даже завоёвывать чины и награды на службе Империи. Но в глубине души эти люди пылали ненавистью к поработителям и только и ждали возможности отомстить римлянам за всё. Именно таким человеком и был молодой вождь херусков Арминий, сын Сегимера, признавшего власть Рима. В 4 г. он поступил на службу в римскую армию. От природы храбрец Арминий обнаружил большие способности к воинскому делу. Он так доблестно сражался под орлами легионов во вспомогательных частях, что вскоре даже заслужил римское гражданство. Более того, его боевые заслуги высоко оценил сам Август, возведший Арминия во всадническое сословие. Если мы вспомним, сколь неохотно принцепс жаловал римское гражданство представителям других народов Империи, то такая удивительная щедрость в отношении варвара-германца, уроженца только-только завоёванных земель, говорит о многом. Вождь херусков умел производить нужное ему впечатление, а вот кем он оставался в душе?
