Но вот от какого, собственно, военно-политического курса Империя отказалась после Тевтобурга? Вопрос не самый простой. Можно сказать, что только от продолжения завоеваний близлежащих земель. Но распространено и мнение, что ранее у Августа были мирозавоевательные цели
[1498]. Тогда получается, что пределом намеченных походов должны были бы стать рубежи Ойкумены. Или Август стремился, как минимум, к претворению в жизнь планов Юлия Цезаря по завоеванию мирового господства
[1499]. Надо сказать, что существованию таких взглядов на своё правление крепко поспособствовал сам создатель Принципата. В «Деяниях божественного Августа» он так описывает все достижения своей внешней политики и итоги ведомых им или по его воле войн, что усомниться в их мирозавоевательной сути непросто. Приведём наиболее яркие места. «Всех провинций римского народа, которых соседями были народы, которые не повиновались нашей власти, пределы я расширил. Галльские и испанские провинции и Германию, которые окружает Океан от Гадеса до устья Альбы-реки, я умиротворил». «И кимвры, и хариды, и семноны, и той же местности другие германские народы через послов просили о дружбе моей и римского народа». «Нашу дружбу просили через послов бастарны и скифы, и цари сарматов, которые по ту и по сю сторону реки Танаиса, и царь албанцев и иберов, и мидян. Ко мне с мольбами прибегали цари парфян Тиридат и потом Фраат, сын царя Фраата, мидян Артавазд, адиабенцев Артаксар, британцев Думнобеллавн и Тинкоммий, сугамбров Молон, маркоманнов, свевов… Ко мне царь парфян Фраат, сын Орода, своих сыновей и внуков всех послал в Италию, не будучи побеждённым в войне, но нашей дружбы прося, отдавая в залог своих детей. Многие другие народы испытали верность римского народа, когда я был первоприсутствующим, у которых прежде с римским народом не было никаких посольских и дружеских отношений. От меня народы парфян и мидян получили царей, которых первенствующие этих народов через послов просили: парфяне Вонона, сына царя Фраата, внука царя Орода; мидяне Ариобарзана, сына царя Артавазда, внука царя Ариобарзана»
[1500].
Прежде всего, должно отметить, что откровенной лжи и грубой фальсификации Август здесь не допускает. Все перечисленные дипломатические контакты действительно были. Трактовка их в пользу признания превосходства Рима соседями, конечно, преувеличена, но достаточно аккуратно и отторжения не вызывает. О неудачах просто не говорится – порядок римский, мол, наведён до самой Эльбы на севере, хотя ко времени написания «Деяний» он уже вернулся к берегам Рейна. Прибытие множества посольств, добросовестно императором перечисленных, вовсе не означало признания покорности этих стран Риму. Но кто в тогдашней Империи мог принципиально усомниться в точности того, о чём сообщает принцепс? В целом же, этого нельзя не признать, положение Римской державы к концу правления Августа дано в «Деяниях» замечательно искусно, и потому ни у современников, ни у потомков не вызывало сомнений в правдивости. А суть её – Рим действительно властвует над всем миром. Главная же заслуга в том, что держава так замечательно могущественна, обустроена и защищена, принадлежит одному человеку – «отцу отечества», который ею правит
[1501]. Август и не мог представлять современникам и потомкам Империю в ином виде. Уже более двух столетий римляне ощущали себя владыками мира. Более того, римский эпос, воплощённый в «Энеиде» Вергилия, подтверждал это и божественной волей. Вот слова Юпитера, обращённые к Венере:
«Ромул род свой создаст, и Марсовы прочные стены
Он возведёт, и своим наречёт он именем римлян.
Я же могуществу их не кладу ни предела, ни срока,
Дам им вечную власть. И упорная даже Юнона,
Страх пред которой гнетёт и море, и землю, и небо,
Помыслы все обратит им на благо, со мною лелея
Римлян, мира владык, облачённое тогою племя.
Август утверждает Рим как владыку мира, прежде всего, исполняя волю Юпитера. Кроме того, род Юлиев почитал своей прародительницей Венеру, а Гай Октавий, Цезарем усыновлённый, к роду этому причислен. Потому он исполняет и родовой обет. Значит, и должна Империя выглядеть как не имеющая себе равных держава римского народа. Причём, не просто притязающая, а, благодаря умелому правлению Августа, и осуществляющая мировое господство. В этом и состоит сущность «Деяний…»
[1503].
С тех пор, как историк Полибий в середине II в. до н. э. объявил римское владычество над миром благом и для иных народов, Республику населявших, интеллектуальная элита эллинского мира прониклась этими же мыслями и идеями. К примеру, поэт Антипатр Фессалоникский так обратился к Августу:
«Шествуй войной на Евфрат, сын Зевса! Уже на Востоке
Сами парфяне теперь передаются тебе.
Шествуй, державный, – и луки, увидишь, расслабятся страхом.
Кесарь, с Востока свой путь, с края отцов, начинай
И отовсюду водой окруженному Риму впервые
Новый предел положи там, где восходит Заря»
[1504].
Строки эти Август мог воспринять вполне благосклонно, но их рекомендательная сторона его не вдохновила. Пределы Римской империи остались окружёнными водой, что засвидетельствовал Тацит, говоря об итогах правления основателя Принципата: «Ныне империя ограждена морем Океаном и дальними реками; легионы, провинции, флот – всё между собою связано»
[1505].
О том, что Август обеспечил безопасность Империи, дав ей естественные границы, которые ещё и достойно укрепил, писал и римский историк III века Геродиан: «С тех пор как единовластие перешло к Августу, он освободил италийцев от трудов, лишил их оружия и окружил державу укреплениями и военными лагерями, поставив нанятых за определённое жалованье воинов в качестве ограды Римской державы; он обезопасил державу, отгородив её великими реками, оплотом из рвов и гор, необитаемой и непроходимой землёй»
[1506].
Два римских историка, которых разделяет век с небольшим, ставят Августу в заслугу, прежде всего, обретение таких новых рубежей Империи, которые обеспечили её безопасность. О стремлении к мировому господству они ничего не говорят. Да и могло ли таковое действительно присутствовать в реальной военной и государственной деятельности наследника Цезаря? Август полностью пренебрёг величайшим замыслом божественного Юлия – походом на Парфию. Высшая форма военной активности на Востоке при нём – демонстрация силы. Мысли о том, чтобы первым начать войну с парфянами у него, похоже, и не возникало. При этом дипломатическое вмешательство в парфянские дела к римской выгоде он осуществлял многократно и порой весьма успешно. Но легионы за Евфрат не двигались. Достигнутые при Августе действительно обширные присоединения земель на западе Империи либо завершали предыдущие завоевания (Кантабрия), либо обеспечивали Риму новые, много более удобные для обороны речные границы. И, само собой разумеется, хорошие доходы с вновь обретённых земель! Здесь римляне порой крепко «пересаливали» – пример Иллирика с Паннонией. Воспринимать походы Друза, а затем Тиберия в Германию как начало великого мирозавоевательного похода в Центральную Европу не приходится. И тот, и другой рассматривали Эльбу как естественный рубеж римских владений в германских землях. Кроме доблестных братьев её берегов достиг ещё один военачальник. Пропретор Иллирика Луций Домиций Агенобарб совершил поход от северной римской границы по Дунаю вглубь Богемии около 7 г. до н. э. Он вышел к Эльбе где-то на территории современной Чехии и даже рискнул через неё переправиться. Но попытки создать там новый римский рубеж не предпринял. Ограничился только возведением на берегу алтаря Августа и был в итоге вознаграждён триумфальными отличиями. Тацит указывает, что никто, кроме Агенобарба, так далеко вглубь Германии не заходил
[1507]. За Рейн римляне всё же двинулись вновь. В 10–11 гг. Тиберий дважды прошёлся со своей армией по недавним владениям, но закрепиться там уже не пытался. И Август, и его лучший полководец понимали невозможность возвращения рубежей Империи на Эльбу. Целью походов Тиберия было «наказание германцев» и предотвращение их вторжения в Галлию. Насколько это удалось, сказать сложно. Арминий умело уклонялся от решительных столкновений, понимая, с кем имеет дело. Главное же, как свидетельствовал Веллей Патеркул, Тиберий «устранил огромную опасность, возникшую в Галлиях»
[1508].
