«Женщина так ни одна не может назваться любимой,
Как ты любима была искренно, Лесбия, мной.
Верности столько досель ни в одном не бывало союзе,
Сколько в нашей любви было с моей стороны.»
[1552]Любовь Катулла и Клодии проходила не просто. Временами поэт, измученный своей неверной возлюбленной, восклицал:
«Ненависть и любовь. Как можно их чувствовать вместе?
Как – не знаю, а сам крестную муку терплю.»
[1553]Стихи Катулла сочетали в себе и совершенство формы, и невероятную силу чувств, что навсегда прославило его имя в мировой лирической поэзии.
Характерной чертой римской литературной жизни I в. до н. э. является наличие литературных кружков, объединявших поэтов и писателей. Известно, что Катулл входил одно время в кружок некоего Гая Лициния Кальва, молодого оратора и поэта. Дружбой с ним Катулл очень гордился. В числе участников этого литературного объединения был и известный впоследствии историк Корнелий Непот (100–25 гг. до н. э.), земляк Катулла. В дальнейшем Непот прославил себя написанием исторического труда «О знаменитых иноземных полководцах».
Августу достижения римской культуры были, безусловно, прекрасно знакомы. Как человек, получивший хорошее образование и на родном, и на греческом языке, имевший незаурядных учителей, он был в курсе духовных достижений своей эпохи. И, что главное, он понимал значение интеллектуальной деятельности для успешного развития государства и общества. Важно и то, что у него самого был искренний глубокий интерес и к литературе, и к науке, и к изобразительному искусству, и к архитектуре. Более того, император сам пробовал свои силы в интеллектуальном творчестве. Свидетельство Светония: «Он написал много прозаических сочинений разного рода; некоторые из них он прочитывал перед друзьями или перед публикой. Таковы «Возражения Бруту о Катоне», – их он читал однажды уже в старости, но, не дойдя до конца, устал и отдал дочитывать Тиберию; таковы «Поощрение к философии» и сочинение «О своей жизни» в тридцати книгах, доведённое только до кантабрийской войны. Поэзии он касался лишь бегло. Сохранилась одна книга, написанная гекзаметрами и озаглавленная «Сицилия», в соответствии с содержанием; сохранилась и другая книга, маленькая – «Эпиграммы», которые он по большей части сочинял в бане при купанье. За трагедию он было взялся с большим пылом, но не совладал с трагическим слогом и уничтожил написанное; а на вопрос друзей, что поделывает его Аякс, он ответил, что Аякс бросился на свою губку»
[1554].
Перечисленные Светонием художественные опыты Августа характеризуют его как человека с очень широким кругом интересов. Здесь и сочинение политическое – «Возражение Бруту», и обширная автобиография, увы, незавершённая и, что особенно обидно, даже в таком виде до потомков не дошедшая. Заслуживает внимание и его обращение к философии, что неудивительно для благодарного ученика Арея. К поэтическому творчеству, похоже, Август особого дара не имел, хотя и сочинил целую поэму о Сицилии. Любопытно было бы знать её содержание, учитывая, сколь противоречивую память о себе оставил в его памяти этот остров. Что до эпиграмм – то, должно быть, он считал их сочинение скорее забавой, если творил их в бане. Впрочем, термы были предназначены не только для купания, но и для интеллектуального общения, а, значит, сочинение стихов там не было чем-то из ряда вон выходящим… О ком были эти эпиграммы? И на это даёт ответ Светоний: «Любителей старины и любителей манерности он одинаково осуждал за их противоположные крайности и не раз над ними издевался. В особенности он вышучивал своего друга Мецената за его, как он выражался, «напомаженные завитушки», и даже писал на него пародии: но не щадил и Тиберия, который гонялся иной раз за старинными и обветшалыми словами»
[1555].
Увы, эта маленькая книжка, как и почти всё литературное творчество Августа, не сохранилась. Благодаря Марциалу мы, правда, знаем, что писались его эпиграммы «резвыми стихами»
[1556]. Одна из них до нас дошла:
«То, что с Глафирою спал Антоний, то ставит в вину мне
Фульвия, мне говоря, чтобы я с ней переспал.
С Фульвией мне переспать? Ну, а ежели Маний попросит,
Чтобы поспал я и с ним? Нет, не такой я дурак!
«Спи или бейся со мной!» – говорит она. Да неужели
Жизнь мне дороже всего? Ну-ка, трубите поход!»
[1557]Время написания этих слов очевидно: Перузинская война. Политические нападки Октавиана на Марка Антония явно не просто ядовитые шутки. Это проявление ожесточённой пропагандистской войны, в которой не могло быть никаких нравственных ограничений. «Марка Антония он прямо обзывает сумасшедшим, утверждая, будто его писаниям дивиться можно, но понять их нельзя; и потом, высмеивая его безвкусие и непостоянство в выборе слов, продолжает: «Ты и не знаешь, с кого тебе брать пример: с Анния Цимбра и Верания Флакка, чтобы писать такими словесами, какие Саллюстий Крисп повытаскивал из Катоновых «Начал» или с азиатских риторов, чтобы перенести в нашу речь их потоки слов без единой мысли?»
[1558].
Здесь наряду с соперником-триумвиром, что называется, «под раздачу» угодил и Гай Саллюстий Крисп. Думается, не за свою политическую направленность, но за пристрастие к старинным оборотам речи в исторических творениях.
Из сочинений Августа до нас дошли в «Естественной истории» Плиния Старшего разделы, посвящённые непосредственно государственной деятельности, прежде всего, описание Италии и её регионов
[1559]. В трудах Светония, Тацита приводятся распоряжения императора, отрывки из его писем. В XX веке на так называемом Кельнском папирусе были обнаружены речи Августа в память о Марке Агриппе
[1560]. Нельзя не отдать должное Августу за его самокритичность к своему творчеству, за выраженную порой самоиронию. Чего только стоит ответ на вопрос о судьбе его трагедии, посвящённой гомеровскому Аяксу! Утрата подавляющего большинства его творений лишает историков и читателей возможности взглянуть на важнейшие события жизни Рима на протяжении семи с половиной десятилетий глазами самого Августа. По счастью, эпиграфика донесла до нас его «Деяния…» – ценнейший первоисточник.
Как человек выдающийся, добившийся в жизни колоссальных достижений в плане политическом, Август не мог не задумываться об обретении вечной славы, залога подлинного бессмертия
[1561]. Конечно, его военные и державные свершения таковое во многом обеспечивали. Но, будучи взращённым античной цивилизацией, он прекрасно понимал, что наивысшая форма того самого бессмертия – та, что вытекает из творческой интеллектуальной деятельности. И дело не только в прославлении личных заслуг принцепса его современниками, но и в высочайшем значении культурного расцвета всей Римской империи благодаря его правлению. Потому всемерное покровительство Августа поэтам, учёным, скульпторам, живописцам, зодчим определялось в первую очередь его высокими представлениями о значении духовной и материальной культуры
[1562]. В этом случае залог достижений истинного человеческого бессмертия в античном понимании – служение Музам. Общеизвестно особое почтение Августа к Аполлону, чьему покровительству, мы помним, он приписывал победу при Акциуме. Сын Латоны – не только бог солнца и света, в этом смысле он божество обычно безжалостное. Но Аполлон – покровитель искусств, окружённый Музами. Отсюда неудивительно, что особой заботой Августа стало возведение в центре Рима храма Аполлона Палатинского. В нём была собрана богатейшая коллекция художественных произведений, хранилось множество книг, составивших две библиотеки – латинскую и греческую. Принцепс любил проводить заседания сената в просторном зале храма
[1563]. Дом солнечного божества служил убедительным доказательством того, что Рим – не только столица Империи, не имеющей себе равных, но и средоточие великих достижений искусства, покровительствуемых Аполлоном и его Музами
[1564]. Следуя этому духу, Август и строил своё отношение к миру искусств. Естественно, он, при всей своей широте воззрений на культуру, имел и свои собственные предпочтения, эстетические вкусы. Потому в первую очередь поощрял тех, кто творил в русле римского классицизма, проявлял особую любовь к греческому наследию VI–V вв. до н. э.
[1565] При этом, что особенно важно, личные пристрастия императора не наносили ущерба творчеству представителям иных направлений. Августу была чужда интеллектуальная нетерпимость. К примеру, Гай Азиний Поллион, чей труд в семнадцати книгах о гражданском противостоянии в Риме с 60 по 42 гг. до н. э. принцепсу никак не мог быть по сердцу из-за открытой симпатии автора к Бруту и Кассию и подчёркнуто уважительного отношения к Цицерону, никакого противодействия всевластного монарха не вызвал.
